Дети рассказали Гному о своём бедственном положении, и тот, извиваясь, принялся доказывать им, что не знает выхода из леса. Но если дети согласятся подождать, он непременно узнает: у ужа и гадюки, у кабана и лисы, у рыжика и мухомора.

Однако прежде они должны разгадать три загадки.

– Всего три! Три маленькие простенькие загадочки! – мельтешил Гном. – Согласны?

– Хорошо. Мы согласны, – ответили дети.

– Но если вы не разгадаете хотя бы одну, я съем вас. Зажарю вот в этой замечательной печи и съем. Ха-ха. Что? Годится?

Ганц и Гретель переглянулись.

– Делать нечего, по рукам.

– Обожаю детей! – с радостными подвываниями произнёс Гном и потряс палкой в воздухе.

Потом он загадывал им загадки, две из которых они успешно разгадали, а с третьей не справились, и Гном, потирая узкие сухие руки, собрался отправить их в печь. Но после того как выяснилось, что исполненная детьми раскоряка никак не пролезает в жерло печи, он вызвался показать, как на самом деле нужно лежать на лопате, и в итоге отправлялся в сочащееся сочным алым светом печное нутро. После чего дети радостно возвращались домой к отцу.

– Неплохо. В общем и целом молодцы, – с неподдельной радостью сказал Альберт, когда они дошли до финала. Однако тут же пригасил ликование: – Только не обольщайтесь, работы ещё очень и очень много.

И вот, наконец, день премьеры. Утром Мыш и Ветка сходили с ума от волнения, но ближе к вечеру, как ни странно, немного успокоились и держались почти уверенно.

Народу в зале собралось немного, но это не беда, успокоил их Альберт.

– Мы же только открылись, потом сарафанное радио разнесёт весть о нас по Москве и зритель пойдёт, – заверил режиссёр.

Дети видели, что сам он волнуется не меньше их, но умело это скрывает.

До поры действо развивалось весьма неплохо.

И вот, когда дети воодушевлённо сопели, изображая, что грызут прянично-леденцовые углы печи, снизу, из-под пола, донёсся стук. Они замерли, думая, что он им только чудится, но звук нарастал, становился всё чётче, явственней. Было похоже, как если бы кто-то в деревянных башмаках поднимался по лестнице из далёких глубин, всё ближе и ближе к поверхности сцены.

Мыш и Ветка обескураженно поглядели на стоящего за кулисами Альберта, тот энергично замахал руками, призывая не выходить из образа.

«Это же тот актёр, который будет являться только на спектакли», – вспомнил Мыш.

Стук приблизился и затих.

Раздавшийся в наступившей тишине скрип показался почти оглушительным. По спинам детей ледяным крошевом осыпались мурашки.

В стволе дуба, возвышавшегося рядом с печью и накрывавшего своей кроной половину сцены, открылась дверь. За ней стояла ровная и глухая тьма.

Мальчик и девочка с интересом заглянули в неё, непроницаемую, как вода в колодце. На дне её произошло движение, и появилось вытянутое худое лицо, о котором можно было бы сказать, что оно похоже на донкихотовское, если бы не «шкиперская» бородка и не полосатый, похожий на сачок, колпак. Головной убор смотрелся так нелепо, что впору было бы рассмеяться, но смеяться отчего-то не хотелось. Больше того, с появлением нового персонажа дети почувствовали себя зябко и неуютно.

Альберт за кулисами снова беззвучно замахал руками и ткнул пальцем в Ветку. Та опомнилась:

– Ой, Ганц, кто это?

– Я ваш друг, дети, – произнёс Гном разводя в стороны руки, в одной из которых была довольно толстая сучковатая палка.

Он перекинул ноги наружу и спрыгнул вниз. Деревянные башмаки ударили в пол с уже знакомым стуком.

И действо пошло своим чередом пока…

– …Итак, загадка первая! – торжественно, со скрытой угрозой в голосе, произнёс Гном. – Вы готовы слушать, прекрасные дети?