– Гм, интересно чем?

– Опыт… Чем больше опыта в общении с театральной публикой, режиссерами, критиками, тем свободнее чувствуешь в их среде, тем больше надежд на успех.

Незамыслов засмеялся:

– Надежды юношей питают! Классиком станете?

– Постараюсь, – заверил его я.

– Что ж, похвально, что пытаетесь добиться успеха, мэтр!

– Спасибо за вашу помощь, – поблагодарил я Незамыслова, – но еще просьба к вам…

– Что еще желаете, мэтр Соколов?

Я взмолился:

– Хватить звать меня мэтром! Мы ж не во Франции!

– Да я в шутку… Так о чем ваша просьба?

– Помогите мне проникнуть на репетиции, – попросил я критика.

– Это зачем вам? И в качестве кого?

– Посмотреть театр наизнанку, что ли… Никогда не был на репетициях. Вместе с вами, может быть.

– Если гора не идет к Магомету, Магомет идет к горе?

– Вы поняли меня, Николай Антонович, – улыбнулся я.

– Хорошо, я подумаю… Только не в этот театральный храм, хорошо?

– Разумеется.

На том мы и попрощались.

Домой пришел я задумчивым и усталым. Жена сразу заметила мое меланхоличное настроение и спросила, хлопоча на кухне:

– Сережа, что‑то случилось?

– Нет… Ходил вместе с Незамысловым в Драматический театр.

– А! А я думала, что‑то случилось, – улыбнулась Валя. – То‑то пришел позднее, чем обычно.

Я привык, что Валя снисходительно относилась к моему литературному творчеству, говоря, что я по профессии врач, а литература и драматургия что‑то вроде хобби. Я пытался спорить с ней, но потом спорить перестал – я очень любил свою жену, может, даже слишком, а в силу того прощал ей явное невнимание к моему творчеству. Конечно, мне было неприятно порой, когда я хотел ей что‑то рассказать про свою новую публикацию в журнале или газете, про написанную новую комедию, а она сидела усталая после работы, уткнувшись в телевизор, не слыша меня. Да, я тоже уставал, приходил после работы, беготни по редакциям журналов, посещений разных театральных режиссеров намного позднее ее, но тем не менее я хотел высказаться, чтобы она меня выслушала. Однако очень часто, к сожалению, она слушала невнимательно, предпочитая смотреть все телевизионные программы подряд, часто переключая их. Валя, как полагал я, не могла жить без телевизора, который я называл в шутку «зомбиящиком». Очень многие люди, как и моя любимая женушка, подвержены телегипнозу, не в состоянии прожить без него и одного дня. Достаточно сказать, что Валя, встав утром в субботу и воскресенье, первым делом включает зомбиящик и смотрит все подряд, даже не читая телепрограмму и не выбирая, что смотреть. Я одно время критиковал ее, но потом перестал. Со временем я смирился с невниманием Вали к моим литературным поискам. Судьба художника порой такова, что он одинок в мире, и думая так, я не злился на Валю, только часто вздыхал…

Я лежал на диване, когда после получаса пребывания на кухне ко мне подошла Валя, спрашивая, почему я не иду есть. Я вяло кивнул и пошел на кухню.

– Слушай, ты совсем какой‑то расстроенный, – заметила Валя. – С кем‑то поссорился?

– Нет…

– Эта беготня твоя по театрам ничего не даст, – озабоченно сказала Валя, – на тебе просто лица нет! Ну, что случилось?

– Гм, неужели тебе это интересно?

– Давай откровенно, – продолжала Валя, усаживая меня за стол. – Ты сам не раз утверждал, что театр наш сейчас что‑то вроде музея поношенных вещей, что старый репертуарный театр мертв.

– Ну и что дальше?

– А дальше следует, как понимаю, то, что хватить бегать по театрам со своими пьесами. Лучше пойди на телевидение или в кинокомпанию.

Я наотрез отказался идти на телевидение, мотивируя свое решение тем, что телесериалов я не пишу и писать их не буду никогда, а сатиру телечиновники и продюсеры ставить не будут, хоть тресни.