Сквозь бульканье аквариумных аэраторов и «вечного» фонтана исполнитель слышит резкий голос Марвина Цукермана, доносящийся из его роскошного офиса:

– Моррис, у девушки несомненный талант… А предложение твое неприемлемо, оскорбительно, унизительно для ее замечательного…

Исполнитель входит во внутреннее святилище. «Браунинг» он держит сбоку, как пакет.

Агент жестом просит его подождать и продолжает говорить по беспроводной гарнитуре:

– Ну да, была у нее небольшая проблема с таблетками… Моррис, ее просто мучили боли в спине…

– Прошу прощения, – произносит исполнитель, сжимая в руке пистолет.

– Секунду, Моррис. – Цукерман впервые поднимает глаза на незнакомца. – Мне пастрому с ржаным хлебом и немецкий картофельный салат, если вы в него не бухнули майонеза, как в прошлый…

– Попрошу вас медленно отойти от окна, – говорит исполнитель, направляя дуло пониже цукермановского парика.

Осознание происходящего превращает лицо Марвина Цукермана в подобие «Крика» Эдварда Мунка – рот раззявлен, слезящиеся, налитые кровью глаза распахнуты. Из уха на пол падает гарнитура.

– Кто тебя послал? Шастер из «Юниверсал»?

– Отойди.

– Это из-за провала с Томом Крузом?

– От. Окна.

Цукерман медленно встает, и искра ужаса в его глазах разгорается в нечто вроде вдохновения, как у крысы, которой предстоит отгрызть себе лапу, чтобы выбраться из ловушки. Где-то в глубинах его первобытного мозга пробуждается инстинктивное – такое же древнее, как миграционные маршруты перелетных птиц: у всех есть своя цена.

– Я понимаю, что ты пришел меня кокнуть, но, прежде чем ты сделаешь свое дело, мне интересно – уж прости за нахальство: а ты никогда не думал об актерской карьере? Я про кино говорю. Потому что такая фактура, уж поверь, я говорю как профессионал, такая фактура, как у тебя, – это что-то невероятное, как ты держишься, как лежит в руке пистолет, не обижайся за прямоту, но на твоем фоне де Ниро кажется балериной… Так что прости мне врожденную склонность к коммерции, но ты мог бы сделать неплохие деньги в другом виде бизнеса – в шоу-бизнесе, но это, конечно, при условии, что ты меня сейчас не кокнешь, в общем, я просто хотел тебе это сообщить.

Наступает пауза, которая кажется Цукерману вечностью. Горы могли возникнуть и превратиться в прах, пока исполнитель переваривает слова маленького перепуганного агента в парике.

– Если не отойдешь от окна, – наконец объясняет исполнитель тоном раздраженного дрессировщика собак, – твои мозги забрызгают вон ту стенку, где висит хороший Пикассо.

Марвин Цукерман семенит вокруг, подняв руки и не переставая тараторить:

– У меня… У меня в Бока-Ратон живет дочь. Если тебе интересно, она учится в Еврейском колледже… нет, прошу… она святая девочка, хочет стать раввином, и еще, если позволишь, добавлю, что я поддерживаю финансово мальчика в интернате, у него СДВГ и еще…

– Заткнись! – Исполнитель приставляет дуло своего «браунинга» почти вплотную к гиперактивному рту Марвина Цукермана.

– У меня есть деньги. – Цукерман дрожит и телом, и голосом. – Не супербогатства и гиперсокровища, но я хотел бы добавить, что у меня просто невероятное количество…

– ТИХО!

От царапающего рыка исполнительского баса-профундо лицо Цукермана трясется, словно желе. Вся его напускная самоуверенность, весь задор продавца подержанных машин, способного впарить эскимосу веер и шлепанцы – все это слетает, и теперь он похож на обиженного бассет-хаунда. На лице Цукермана отражается конец Вселенной.

– О господи…

Исполнитель вздыхает, слегка качнув стволом.

– Ну все, баста.

Он нажимает на спусковой крючок, из дула «браунинга» выскакивает древко с маленьким флажком, на одной стороне которого написано «СЮРПРИЗ», а на обороте – «С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ».