– Грудя как камень. Вся горишь!

Рябая Валька рискнула дойти до разграбленного кабинета Бронштейна, поискать среди разбитых склянок и приборов оставшиеся шприцы, бинты и лекарства. Лекарств не нашла, не осталось там лекарств. Но обратно за собою привела рыжую комиссаршу. Раненную в ключицу. Тоже доктора искала.

– Если бы господь на порог комиссаршу не привел, вас, голубушка Анна Львовна, было бы не спасти!

Медсестра доктора Бронштейна прикладывает Ирочку к ее уже остывшей груди. Дочка не кашляет. Жива. И почти здорова.

– Абрамна комиссарше грит – без лекарства твою комиссарскую жизню не спасти! – взахлеб рассказывает рябая Валька. – Зараженье кровей и кирдык! Велела, чтоб комиссары с матросами лекарства для Рыжей искали! Те и притаранили. Комиссар, патлатый такой, принес. Про тебя спрашивал, кто такая. Сказали – наша, болезная. Еще чей-то врачебный кабинет, поди, разграбили. Но это уже не наш грех! Господь простит!

Теперь уже Дора Абрамовна рассказывает, как она извлекла из ключицы комиссарши пулю, уколола ее принесенным лекарством, наложила повязку. А часть ампул в карманах широкой юбки припрятала и после Анне уколола. После лекарство начало действовать, и они с Валентиной в четыре руки смогли сцедить застоявшееся молоко. И спасти Анну. И Иришку.

– Домой мне надо. В имение. Там с ума сходят, не знают, где мы.

– Домой! Да на чем же вам ехать домой!

Дора Абрамовна с Валькой слушают ее рассказа про Макара с ландо.

– След того Макара, поди, простыл! – Рябая Валька рубит ладонью воздух. – Чтоб с повозкой и лошадью да вернулся?! Нынче такому не бывать! Продал давно, пока не отобрали, и в бега! Мокроту не разводи тут, буржуа́зия! Схожу поутру. Поспрашаю про того Мирона.

– Макара…

– Да хучь Мефодия!

Работника ее Макара рябая Валентина, сколько ни ходит вокруг, сколько про его родню ни спрашивает – не находит. Находит мужика, который за обещанную по приезде плату яйцами, молоком и хлебом соглашается отвезти их с Иришкой обратно в имение.

В тёткиной красно-черной шали, в старой фуфайке Валентины – обещанный вместо полушубка салоп дородная тётка так и не принесла – на старой бричке, заваленной какой-то рваниной Анна на потомственную княгиню рода Истоминых никак не похожа. Что к лучшему.

Мимо едут грузовики с матросами и, в завершении всей кавалькады, открытое авто.

– Комиссары поехали! – найденный Валькой возница сплевывает сквозь зубы.

Анна удивляется: вид у нее в старой фуфайке такой, что при ней теперь можно сплевывать?

– Офицеро́в, что не перешли на их сторону, грят, постреляли!

– Как постреляли?!

– Насмерть! Матросы грузовики по всему городу отобрали. Трупы собирают и вывозят топить.

Мужик разворачивает повозку.

– Не проехать здеся! Митинг! Праздник убивцев.

Лошадь пугается толпы и не двигается с места.

– Давай, проклятущая, трогай!

Анна, вжимаясь в рванину и прижимая спящую Иришку к себе, осторожно поглядывает на «праздник убивцев». За спинами в черных бушлатах ничего не видно. Но слышно.

– Бей буржуев!!!

– …Я главный комиссар Черноморского флота Роменец…

Выстрелы.

То ли в небо из винтовок палят, то ли прямо на митингах расстреливают.

– Слово революционному матросу Розенцвейгу…

– Вещи нужно называть своими именами! Убийства убийствами! Грабежи грабежами! Никогда еще за свою великую и сложную историю Севастополь не переживал таких позорных дней, бессмысленных по своей кровожадности! Не осталось семьи, которой бы не коснулись боли этих дней.

Единства среди «убивцев», кажется, нет.

– Второй общечерноморский съезд, собравший Центрфлот, партийные ячейки, судовые и береговые комитеты, решительно осуждает… Требуем создать комиссии по установлению степени виновности…