Большое значение в пьесе имеет занавес – он ставит границы действию пьесы Автора, но не действию пьесы Тика. Ремарки «занавес опускается», «занавес падает» – относятся исключительно к внутренней пьесе, той, что дается на сцене некоего театра. В своих работах 1830-х годов Тик, создавая проект своего идеального театра, планировал отказаться от занавеса.

Актеры играют свои роли – Короля, Принцессы, Готлиба, Кота и других. Зрители – Мюллер, Фишер, Шлоссер, Беттихер, Лейтнер – смотрят на их игру. Но вскоре они сами становятся участниками Игры, устроенной Тиком.

В определенный момент возникает связь между залом и сценой: зрители возмущаются, стучат, свистят так громко, что тем самым влияют на ход пьесы, и вот уже выходит сам Автор, просит прощения, актеры, играющие свои роли, начинают подстраиваться под «зал», прислушиваясь к его реакции, сбиваясь, забывая слова. В кульминационный момент пьесы иллюзия (та, что создается на сцене в театре), в которую хоть отчасти, но погружены придирчивые зрители, рушится полностью. Занавес был поднят не вовремя, и в сказочной избушке вместо Кота в сапогах публика видит Автора, спорящего с Машинистом. Вконец запутавшиеся ценители «хорошего вкуса» не могут понять, где они, что происходит, и не сошли ли они с ума. Еще бы! «Правдоподобие» и «естественность», к которым они приучены сценой, здесь отсутствуют напрочь, и верить нельзя никому и ничему.

Ф. Шлегель пишет о подобном, характеризуя иронию: «хорошо, что гармоническая банальность не знает, как ей отнестись к этому постоянному самопародированию, когда вновь и вновь нужно то верить, то не верить, пока у нее не закружится голова, и она не станет принимать шутку всерьез, а серьезное считать шуткой».[110] Теоретические рассуждения Шлегеля перекликаются с ситуациями в комедии Тика. Его зрители – это не только сатира на филистеров, но и персонифицированная шлегелевская «гармоническая банальность».

«Лейтнер: Нет, я больше не выдержу! Где, скажите на милость, любящий отец, который совсем недавно был так нежен к своей дочери, что всех нас растрогал?

Фишер: А меня раздражает то, что ни один герой в пьесе не удивляется коту – ни король, ни все остальные. Будто так и надо.

Шлоссер: У меня от всей этой галиматьи в голове полный шурум-бурум».[111]

Актеры извиняются, пытаются довести пьесу до финала, но поздно: пьеса провалилась, а представление спасает феерия, балет, танцы, роскошная декорация и заправляющий всем этим – некий Усмиритель. Эффекты привлекают публику много больше, чем содержание пьесы. Декорация – из «Волшебной флейты» Моцарта. В ремарке из финала: «Тем временем, декорации на сцене меняются, появляются огонь и вода, как в «Волшебной флейте», в глубине виден храм Солнца, раскрываются небеса, на которых восседает Юпитер. Внизу разверзается ад с Теркалеоном, чертями и ведьмами, взвиваются ракеты, публика неистовствует, общий гвалт».[112]

В пьесе Тика важна не только связь между партером и сценой, но и то, как они взаимодействуют между собой. Как известно, спектакль возникает только тогда, когда присутствуют актер и зритель. Третья составляющая – то, что актер разыгрывает перед зрителем. И тот и другой равно важны, так как если не будет одного из них – не будет и театра.

Пьеса построена так, что Тик показывает все «круги театра» своему читателю. На сцену мы смотрим глазами мюллеров, со сцены – в зал – через актеров, вышедших из ролей, из-за кулис – на спектакль и в зал – через перепуганного Автора. Но ни Автор-персонаж, ни Тик-драматург не являются демиургами происходящего. Надо всем царит сам Театр, его законы, и ему подчинено все: персонажи, зрители, сама пьеса. Театр не персонифицирован, но он – во всем.