За это недурно платили – как минимум пару раз в год я улетал куда-нибудь п о д а л ь ш е.
Компании не требовалось, а довольно сносный английский снимал много вопросов.
Не могу сказать, какую именно страну любил я больше всего –
нет, не могу: каждая по-своему… – и пр. и пр.
Но вот Куба… да, пожалуй, Куба.
Ни Мексика, ни Америка, ни даже Перу. Нет-нет. Куба! Cuba libra, мать её!..
Совершенно гениальное место, кто бы там что ни говорил –
(роман с «мулата чина»[1] не в счет – прилетев, сдал анализы: пронесло).
Я приходил в себя: перечитывал Эко, заново открывал Гессе,
листал под пиво Буковски и Миллера…
Я скупал диски (Китаро и Карунеш, Гарбарек и Ваклавек)…
Я пересмотрел – наверное, «для контраста» – всего Хичкока,
хотя никогда не был увлечен им особенно сильно… –
однако в нём таилось противоядие; в нём, как ни странно, не было боли.
Я не хотел, вовсе не хотел больше того, что называют «серьезными отношениями».
Я не верил в них, просто больше не верил.
И тут как на грех –
понимаешь, Вертер, как на грех –
на сцену выходит Мара.
* * *
Садится за ноутбук
Пятое письмо Роботу Вертеру
«ты спрашиваешь
о чем я мечтаю…
отвечаю
мне хотелось бы функционировать
как функционирует безграничное поле сознания
да-да это правда
можно ли желать большего?
напряжение
возникающее между болью и удовольствием
есть творчество
смерть
как отточие жизни
есть творчество
это так же верно как и то
что вне пределов земной атмосферы
небо в с е г д а ч е р н о е
закрытая на щеколду слов вечность
cantus firmus грегорианского хорала»
* * *
Итак, Мара.
Пожалуй, я даже позволю себе описать ее.
Метр семьдесят, шатенка с классическим каре, волосок к волоску,
огромные такие глазищи… в которых так легко утонуть…
они меняли цвет в зависимости от настроения – но чаще всего оказывались темно-синими. Никаких линз – настоящий естественный цвет.
У нее была очень ровная матовая кожа – не знаю,
заслуга ли это каких-то специальных средств, не знаю.
Хрупкие, но не худые, пальцы – такие, как надо. Всегда идеальный маникюр.
Ногти, правда, чуть более длинные, чем, как мне представлялось,
необходимы для того, чтобы держать ручку.
«Для мышки с клавой – нормально», – смеялась она, царапая меня по сердцу.
(держится за сердце; кричит)
Я не могу больше любить Не Тех! А они Не Те, всегда Не Те!
Мара тоже оказалась Не Той – быть может, Самой Последней Не Той!..
Она всегда была, впрочем, честна, всегда: то есть
говорила лишь о полном отсутствии чувств – и вместе с тем не отпускала,
никогда не отпускала меня до конца.
Дело осложнялось тем, что я был уже разведен, а Мара еще нет.
То есть их с мужем связывал только ребенок – сын, мальчишка лет десяти, я видел…
С мужем Мара давно не спала, предпочитая делать это с теми,
к кому не питала нежных чувств – и, разумеется, с теми, кто также не любил ее:
такой вот мазохизм.
то есть я никоим образом не мог оказаться в Мариной постели.
Вопреки всему мы провели ночь (коньяк сыграл не последнюю роль) –
на этом, собственно, всё: «Но ты же понимаешь, это ничего не меняет», –
Мара, утром, одергивая юбку.
* * *
Садится за ноутбук
Шестое письмо Роботу Вертеру
«а эти уроды Вертер
слышь
эти уроды с ч и т а ю т
будто свобода информации представляет угрозу
опрос по регионам
58 % «за» цензуру
(26 абсолютно в этом уверены)
24 % респондентов «против»
(8 «против категорически»)
18 % «затрудняются ответить»
конечно же они затрудняются
они вообще ничего не могут
только пялиться
пялиться в ящик
опорожняться
производить маленьких выблядков
точные копии их самих
«вторая смена»
мясо из мяса
сдается мне Вертер
эту планетку пора взрывать
мне говорят
«если в прошлых жизнях они убивали