Итак, приехали на фабрику, где погрузились в грузовые фургоны, которые отвезли нас на Финляндский вокзал. Подали состав. Людей, как сельдей в бочке. Нас с мамочкой удалось впихнуть в вагон, а отец с тетей Ниной и вещами в тамбуре. Ехали до Ладоги двое суток, т.к. несколько раз бомбили: едем-едем и… назад, и так несколько раз. Слава Богу, доехали! Народ торопится на первые машины (трех- и пятитонки), лезут друг на друга, висят на подножке. Самых ослабленных брали за руки, за ноги и закидывали в кузов как полешки.

Ну куда нам? Лариске нет трех лет, Бореньке пять, я самая старшая – восемь, но мы, как и мамочка, на ногах не стоим. Машины переполненные уехали. Что делать? Отец видит полуторку на бережку в стороночке. Кинулся к шоферу. И тот, видя наше бедственное положение, взял нас за две пачки табаку и папирос плюс, как я помню, всю кучу бумажных денег – всю зарплату отца за зиму. Мамочку взял на руки в кабину с Лариской. Нас с Боренькой за руки, за ноги – и закинули в кузов.

Да, еще отец пишет такую подробность. Когда еще на фабрике получал дорожный паек и сдавал документы, он обратил внимание, что человек, принимающий у всех карточки, оставшиеся талоны с них срезáл и смахивал в ящичек у себя под пузом. Тогда отец талоны с наших карточек сам срéзал, а ему отдал только корешки, которые тот собственно и приложил к документам. Разозлился, естественно, но сделать ничего не смог. А отец именно на эти талоны и выменял тут же на фабрике табак и папиросы.

Ладога, к тому же в конце марта, во время постоянных бомбежек, – страшное место! Дороги не видно, поверх льда вода. Машины, особенно большие, груженные до отказа, попадают в полыньи, в ямы от бомб – визг, крики о помощи! Ужас! А наш шофер понес нас как ветер, буквально пролетая полыньи. Но вот крутой берег – и огромная полынья перед ним. А на берегу, слава Богу, трактор: кидают трос, цепляют машину и вытягивают нас на берег.

Так мы Ладогу «пронеслись». Дальше: привезли нас в деревню рядом (я этого не помню), где, как пишет отец, выдали нам хороший паек. Но мамочка давала нам буквально по крошечке, хотя глаза с жадностью смотрели на остальное.

Подали состав. Люди кинулись прямо по головам друг друга, затаптывая тех, кто упал. Ну куда нам? Поставили нас с Боренькой у сугроба – так мы тут же носом в него, т.к. ноги не держали. Отец пошел по начальству, сказали – «к Капустину». Пошел, чтобы спросить, не будет ли завтра состава – мол, может, народу будет меньше, и тогда… Пришел к Капустину, обрисовал обстановку

Тот выслушал и сказал:

– Что-нибудь придумаем.

И придумал. Опять мамочку на руки в кабину, нас в кузов. Подъехали к отдельно стоящему отцепленному вагону. Кругом охрана. Но двое военных, что нас привезли, подхватили нас на руки и в вагон, помогли разместиться: меня на боковую верхнюю полку, Бореньку на нижнюю.

Да, а еще когда нас с Боренькой ткнули у сугроба, я вдруг увидела мужчину в диких корчах. Вот отец пишет, что выдали хороший паек, а в нем была твердокопченая колбаса, опять же копченое мясо – а вкус прогорклого сливочного масла я и сейчас помню. Отец принес солдатский котелок, полный горячей вареной лапши, в которой вместо воды было это масло. Мамочка дала нам всего по ложечке, а мужчину-то того некому было ограничивать – вот и дорвался. Господи! И говорят, не один он был такой.

Спасибо Тамарочке, только что прочла мне отцовские записи. Вот слушаю, пишу и поражаюсь тому, как по мамочкиным глубоким молитвам Господь нас оберегал. Всю зиму страшную нечеловеческую она нас спасала. Она же, т. е. Господь ее золотыми ручками, помог устроить отца в стационар. И вот теперь, когда силы ее покинули (перетрудилась), с какой энергией и умом действовал он! Сумел описать наше положение сначала шоферу – спаси его Господь! – а теперь и Капустину – не забудь и его, Господи! – который спас нас в прямом смысле этого слова.