Каждое утро – очень рано, первыми поездами – из деревень в города приезжали крестьяне с бидонами и корзинами[41]. Они обходили дома и дворы, предлагая на продажу молоко, сметану, творог. По договоренности те же торговцы привозили и яйца, зелень, сезонные ягоды. Несмотря на разнообразие привозимых «деревенских» товаров, этих торговцев привычно называли «молочниками». Молоко и его производные были главным товаром, которым торговали круглый год.

Государственная торговля в категориях «качество», «цена», «свежесть» конкурировать с ними не могла. Да и не собиралась. Этот крестьянский «пригородный» промысел являлся частью многолетнего уклада жизни, казавшегося совершенно естественным. У многих городских семей особенные отношения с сельскими поставщиками завязывались на протяжении поколений. Нередко у «своих» селян горожане на лето снимали часть дома, «выезжая на дачу». Это было удобно и взаимовыгодно: крестьяне получали «живые деньги», а горожане, из тех, кто не имел возможности иметь собственное загородное пристанище, могли покинуть душный и пыльный город, чтобы пожить на лоне природы в «доме с прислугой», чувствуя себя едва ли не «господами старого времени»[42].

В то самое, ставшее теперь легендарным «довоенное время» комиссионные магазины советских городов оказались просто завалены отличного качества вещами. До того – целое десятилетие «после НЭПа» – вещи не покупались, а «распределялись по ордерам». Одеждой, обувью, отрезами тканей премировали ударников труда. Не то чтобы «промтоварами» вообще не торговали – когда было что, то продавали, но бывало это не всегда… чаще как раз и не было товаров этих самых. В то время приоритет отдавался отраслям тяжелой промышленности, производившим вооружение, боевую технику и военные самолеты.

При тотальном дефиците каждая тряпочка ценилась. Вывешенное на дворе для просушки стираное белье приходилось караулить, чтобы не покрали с веревки. Одежду и обувь берегли. Носили все до последней возможности, неоднократно ремонтируя, штопая, перелицовывая, перешивая и перекрашивая. Опытные портные, сапожники, мастера по латанию калош, выкупив у местных Советов патенты на частную работу, «зашибали хорошую деньгу», реставрируя ношеную обувь и поновляя старые вещички.

Казалось, их процветанию пришел конец, когда в 1940 году вдруг появилось столько всего и сразу! Осенью 1939 года в состав СССР были включены области Западной Украины и Белоруссии, прежде принадлежавшие Польше, а потом страны Прибалтики, Бессарабия и Северная Буковина. Оттуда стали привозить ткани лодзинских текстильных фабрик, которые не видели с «до революции». Бостоновые и шевиотовые костюмчики. Пиджаки из твида. Модного кроя пальто, пошитые из английских тканей «молескин», в вельветовый «рубчик» или в «селедочную косточку»! Плащи-макинтош. Туфельки на каблучках! Галстучки, шляпки, сорочки. Дамские и мужские перчатки. Легкие платья, береты, жакеты и горжетки… Наручные часы разных марок. Духи-помады, тонкое шелковое белье, чулки… ой, да разве все упомнишь?!

Такую роскошь прежде видели разве что в «Торгсине»[43], да и то не такую, а приблизительно похожую. Конкуренцию «Торгсину» составляла контрабанда. Не кто-нибудь, а сам Маяковский, кипя благородным негодованием, обрушивался на модниц, покупавших жакеты, привезенные контрабандистами, яростно плюясь обрывистыми строками:

Но к исходу 20-х годов советские границы перекрывались все надежнее, связываться с контрабандистами становилось все опаснее. За провоз, хранение, продажу и покупку контрабандных товаров советские законы строго карали.