– Привет.

– Привет, – сказала мать. – А я из яруса смотрела…

– Ловко, – сказал Тимур.

– Ты знаешь, Тима, – сказала мать. – Ты… я ничего не поняла! Просто удивительно… Мне было интересно, я ни о чем не думала, даже о том, что это Кон, что ты мой сын… Но я ничего не поняла. Наверное, это хороший спектакль?

– Я так думаю, – отозвался он устало.

– Это… странно все… даже пугает, неожиданно… отчасти раздражает… но это все равно хороший спектакль. Да?

Она заглядывала ему в глаза почти заискивающе. Как будто от ответа Тимура зависит, быть ли спектаклю хорошим.

– Да, – сказал он.

– Ребята замечательные, – сказала мать. – Особенно девочки. И этот, длинный… А у того, что Писателя играл, такая боль в глазах, такая настоящая боль…

Тимур открыл рот, чтобы сказать про сломанную руку Кирилла. Но удержался, не сказал.

Мать приподнялась на цыпочки, будто собираясь поцеловать его в щеку. В последний момент передумала:

– Удачи, Тимка… Ну, удачи.

На двери гримерки, откуда доносились голоса Дрозда и Бориса, было написано красным фломастером: «Не передумал? Можешь отказаться до третьего звонка».

Тимур огляделся.

Пусто. Пустой коридор. Когда сюда входили ребята, на двери еще не было этой надписи…

Маленькая лампочка в проволочной оплетке. Не горит; вместо этого ярко сияют два плафона дневного света.

– Не передумал, – сказал Тимур сквозь зубы. – И не надо меня пугать.

В половине третьего он сбегал в кафе и принес обед для всех – ватрушки, сосиски в тесте, кофе, лимонад. На обратном пути у служебного входа его встретил Дегтярев.

Тимур хотел пройти мимо, ограничившись прохладным кивком – но Дегтярев заступил ему дорогу:

– Я видел кусочки твоего прогона…

– Я тронут, – сказал Тимур. – Такое впечатление, что весь город собрался сегодня посмотреть «кусочки моего прогона».

– Это занятно, – сказал Дегтярев. – Это своеобразно, даже, наверное, талантливо. Знаешь, на что похож твой спектакль? Захламленная комната, и к самым неожиданным предметам пришпилены булавкой высушенные бабочки. К старым башмакам, к скатерти, к обоям…

Надо было идти, но Тимур стоял. Полиэтиленовый пакет с едой оттягивал руку, почти касался асфальта.

– Да-да, – с усмешкой продолжал Дегтярев. – Пьесу-то знает каждый школьник… но даже я, который сам когда-то ее ставил, сегодня слегка удивился. Ты все вывернул наизнанку. Пьеса то о Писателе, а ты ее поставил об Ученом, который вообще-то второстепенный персонаж. Текст – побоку, мотивации – обнажить, и к каждому поступку пришпилить, как бабочку, собственный образ, ассоциацию… Задумка интересная, но получилось во многом формально, Тима. Немножко драма, немножко балет, а то и вовсе музыкальные иллюстрации. Жаль. Если бы тебе толику профессионализма…

Тимур стоял, будто подсознательно хотел услышать… что?

– Забавный спектакль, – с сожалением сказал Дегтярев. – Но Кон, мне кажется, его не примет.

– Почему? – спросил Тимур. – Ты знаешь, что нравится Кону?

Дегтярев странно улыбнулся:

– Тима… Это ведь вовсе не секрет – что нравится Кону. Не секрет.

Люди начали собираться загодя – уже к пяти у входа стояли, переминаясь с ноги на ногу, ловцы «входных без места».

Кон любит премьеры. Кроме традиционно распроданных билетов, Кон пускает на премьеры студентов и актеров, да и просто самоотверженных любителей театра – они сидят на приставных местах, на ступеньках, в проходах.

Тимур не сомневался, что те, кто бил Кирилла в темной подворотне, тоже здесь.

Все режиссеры, чьи спектакли шли на Коне, и все артисты, занятые в этих спектаклях, на премьеры приглашались автоматически.

Явился Дегтярев. Тимур увидел его издали – и малодушно отступил, ушел через служебный ход. Сейчас у него не было сил еще и на Дегтярева.