Разъярённый «Отелло» рванул молнию куртки и выпятил грудь, чтобы лучше видна была кобура.

– Чужих тёлок, значит, по койкам, а отвечать – «ничем не могу»? Так, что ли?.. Ты учти, у меня коричневый пояс…

– А у меня чёрный, – вполне правдиво ответил Плещеев. Сунул руку под стол и мгновенным движением извлёк здоровенное помповое ружьё. Кобуру посетителя они с Сашей засекли ещё во время его препирательства с секретаршей – и приготовились оказать самую тёплую встречу. С того расстояния, на котором шла между ними беседа, заряженная картечью мощная «помпа» способна была высадить дверь. И вынести Максима Юрьевича с ней вместе. Весьма далеко за пределы приёмной…

Мелкий бизнесмен по достоинству оценил внушительный – два пальца просунуть – ствол, глядевший ему пониже ремня.

– Вот как!.. – процедил он сквозь зубы. – «Труба» есть?

Плещеев пожал плечами и назвал номер:

– Если вдруг запамятуете, у наших секретарш всегда можно узнать…

«Отелло» продиктовал свой, пообещал «забить стрелку» и удалился со всем возможным в подобной ситуации достоинством. Сергей Петрович убрал на место ружьё, подошёл к окну и увидел, как обманутый муж вымещал свою ярость на ни в чём не повинной машине. Несчастный джип сперва истошно взревел, потом выбросил фонтаны мокрого снега и наконец, виляя по скользкоте бешено вертящимися колёсами, покинул эгидовскую площадку. Сергей снял очки, устало потёр лоб ладонью, снова подумал о Дашеньке… и перед умственным взором нежданно-непрошено возникла затемнённая внутренность «нивы». А потом – ядовитая ухмылка седого человека за рулём: «Козёл ты, Плещеев. Едучий козёл. Такая жена дома ждёт, а он об чужие подушки лысину протирает… Тьфу!»

Стоило вспомнить, и в приоткрытую дверь долетел жизнерадостный бас Фаульгабера:

– К чёрту, – тихо сказал эгидовский шеф. Снова надел очки и возвратился на рабочее место. Дел, как всегда, было полно.

Время было полуденное, и Пётр Фёдорович Сорокин, более известный как законник Француз, ехал обедать. Шестисотый «мерс» неслышно шуршал в крайнем левом ряду, следом мчался джип с пристяжными. Кавалькада остановилась у ресторации «Шкворень». Пётр Фёдорович кивнул встрепенувшемуся мэтру и направился за ним в кабинет. Суеты за едой он не терпел.

– Как всегда, уважаемый… – Он опустился в кресло и строго глянул на подскочившего халдея. – Вчера мне зернистую принесли, а я к паюсной привык. Опять не перепутай смотри…

Мэтр слегка побледнел и исчез.

Привычка – вторая натура, а своим привычкам Пётр Фёдорович не изменял. Первым делом подали маслины, до которых – слаб человек! – он был великий охотник. Пристяжь[21] в общем зале уминала хека по-польски и заглядывалась на девок у стойки:

– Лёнчик, гля… во бы этой заразе…

«Повара кастрировать. На перце, гад, экономит…» Француз как раз дегустировал харчо, когда дверь кабинета совершенно неожиданно отворилась. На пороге стояла дама – очень элегантная и изящная, лет сорока пяти, в очках… белый верх, тёмный низ, кружевная крахмальная грудка… Было бы в ней что-то от учительницы из провинциальной гимназии… если бы не глаза. О, подобное выражение глаз Петру Фёдоровичу часто доводилось встречать. У оперов, следователей и прокуроров, не берущих на лапу. Так смотрит хищник на жертву. Твёрдо, немигающе… мысленно облизываясь… Откуда её принесло?

«Да как… как она, сука, мимо пристяжи?..» Пётр Фёдорович некоторое время держал ложку у рта, потом положил. Обрёл внутреннее равновесие и промокнул губы салфеткой.

– Чему обязан, мадам?..