– Что… – сипло выдавил он. – Что… вам… ещё от меня…

Это был он. Негодяй и мерзавец. Самым хладнокровным образом упёрший золотой дукат. Тот самый дукат… Что делать? Кричать? Тревожные кнопки на стене нажимать?..

Почему-то не подлежало сомнению, что любые попытки кричать и сопротивляться окажутся бесполезны.

– Все ПОРЯДОЧНЫЕ люди искусства желают вам скорейшего выздоровления. – Склонив убелённую сединами голову, визитёр вытащил объёмистый пакет и элегантным жестом убрал его в тумбочку. – Витамины… А то не comme il fault[3] получается… Мы ведь с вами люди искусства, дражайший Владимир Матвеевич, n’est-ce pas?[4]

– Я… мы… – Виленкин от ужаса едва мог вымолвить слово, но посетитель на беседу и не напрашивался.

– Так вот, mon cher monsieur[5], лучшее средство для укрепления здоровья, а тем паче для долгой и счастливой жизни – это молчание. Так французы считают. Не стоит дожидаться, пока «колумбийский галстук» повяжут, лучше просто держать рот на замке… Не правда ли, велика мудрость народная?

Его глаза вдруг стали жуткими и опасными, он резким движением полоснул себя ладонью поперёк гортани. Потом учтиво раскланялся… и уже в дверях покачал головой:

– Совсем забыл! Ах, память, память… Годы, наверное… Что лучше – склероз или маразм? Должно быть, склероз: о маразме как-то забываешь… Так вот, хочу сделать вам, уважаемый Владимир Матвеевич, так скажем, звоночек. Из прошлого. Мы же старики с вами… Нам и освежить память не грех…

Вытащил из кармана фотографию, положил на стол… Владимир Матвеевич впился в неё глазами… А когда смог оторвать взгляд, то увидел, что его гостя в палате уже не было. Исчез. Как в воздухе растворился.

– Ну, святая Богородица, ну, сука, ну, падла!.. – позабыв недавние молитвы, богохульно выругался коллекционер. И… заплакал.

На фотографии был запечатлён рубль. Да не простой, а серебряный. И не просто серебряный. С изображением императора Константина. Того самого, который никогда императором не был и отрёкся от престола ещё до выпуска рублей со своим профилем. Всего-то успели таких монеток выпустить только семь штук. Теперь каждая – целое состояние, и немаленькое. Владимир Матвеевич умудрился в своё время выменять знаменитый «рубль Константина» на полмешка муки. И уже после войны сплавить его за границу, от греха подальше. И вот вам пожалуйста!.. Всё тайное с пугающей скоростью начало делаться явным!.. Доколе, Господь?..

– А зохн вэй!.. – возмутилась Эсфирь Самуиловна Файнберг и, сердито сдвинув на лоб очки, оглядела коммунальную кухню. – Ну, рассматривает себе человек золото в чемодане, так прямо сразу надо на него ружьё наставлять? И пускай себе рассматривает!.. Вам-то, спрашиваю я, какой интерес?

Ей никто не ответил. Только рыжий котище Пантрик высунул усатую морду из-под стола своей номинальной хозяйки Вити Новомосковских. Тётя Фира иной раз баловала колченогого инвалида кусочком. Однако на сей раз речь шла явно не об угощении, и Пантрик, верно оценив ситуацию, уполз досыпать.

На кухне царило редкостное безлюдье. Был вечер; работающие жильцы вернулись домой и в настоящее время ужинали по своим комнатам, а тётя Фира в гордом одиночестве пекла на кухне пирог. Вообще говоря, финальный акт кулинарной драмы личного присутствия автора как бы не требовал, но тёте Фире было семьдесят шесть лет, и она имела обыкновение, отлучившись «на минутку» из кухни, начисто забывать о поставленном на огонь. Последствия иногда бывали самые катастрофические.

Вот она и караулила на обшарпанной табуретке возле плиты. А чтобы нечаянным образом не сорваться на какие-нибудь дела, читала книжку. Книжка, прямо скажем, была не из тех, какие в её возрасте обычно читают. На мягкой обложке кривились в оскалах жуткие рожи, извергали свинец пистолеты и автоматы, а буквы названия оплывали багровыми каплями. Тётя Фира вникала в современный отечественный боевик.