Нервы, нервы… пальцы автомат теребят, адреналин в кровь чуть не струей вливается заранее – никуда не годится. Спокойней надо, спокойней, мне мозги нужны соображающие, а не так, сквозь красный светофильтр…

А в городке мертвяков, похоже, стреляли. На глаза не попадаются, а вот обгрызенных костяков вдоль дороги хватает. Похоже, с машин целенаправленно били… да вот кто-то объедал. Не добили, видать, а жаль.

Городок позади, вода слева, кругом все те же зеленые портянки полей. Хотя какие это поля – поля вон слева, а на островах пастбища, на них ни черта, кроме травы, не растет. И овцы пасутся, толстые как свиньи. Серьезные такие овцы, одной можно роту небось накормить. Лоскуток пастбища, ограниченный дренажной канавой, затем еще лоскуток – и еще канава. Ну да, голландцы же прыжки с шестами и придумали: шел пастух и через эти канавы с шестом прыгал, чтобы мостиков не строить. И этой же палкой овец по толстым курдюкам… наверное. А зимой по льду на коньках рассекал. Черт, с выдумкой народ, не откажешь.

А дальше – опять теплицы стройными рядами… блин, да сколько же их тут? Этими помидорами, или что там выращивают, можно, наверное, было весь мир накормить. Не, народ тут все же работящий, ты гля, с каких лоскутков суши, и то у моря отбитой, сколько всего получили. Каждый метр использован.

Деревни местные здесь тоже не как в других странах. Дома все добротные, из красного кирпича, такие по тыще лет стоят – и ничего с ними не делается, а друг к другу чуть не вплотную, чтобы меньше места занимать, и растут больше вверх, а не в ширину. На заднем дворе обычно совсем крошечный садик с тюльпанами, а вся земля в дело – или пастбище, или теплица, или еще что полезное.

Кстати, на дома глядя, вспомнилось: довелось мне в Германии три месяца прожить, в маленьком городке на Эльбе, откуда мы станки для деревообрабатывающего завода закупали. И снимал я там небольшой домик из такого же красного кирпича, очень добротный и симпатичный. Полез как-то на чердак и обнаружил в стене кирпич с датой «1667». Не поверил глазам своим и уточнил у знакомых – нет, все верно, во второй половине семнадцатого века строен и до сих пор стоит. Еще в том городе аптека была семнадцатого века – с дубовыми шкафами, которые ей ровесники. Дуб почернел и закаменел, но шкафы службу свою несли безупречно.

Домику тому, кстати, через пару лет кранты пришли. Он потом городу отошел, его владелец без наследников скончался, а городские власти туда каких-то восточных людей заселили, мигрантов, скрепя сердце сбежавших в страну мерзких кяфиров из какого-то очень праведного шариатского государства. Тем жалко было деньги тратить и дрова для камина в магазине покупать, и они на чердаке балки и стропила остругивали. Потом на них черепичная крыша упала, когда ее стропила держать перестали, задавила кого-то насмерть, ну и дому хана пришла, естественно.

– Вот! – сказал Сэм, указав вперед. – Этот самый Кааг.

– Вижу, – кивнул я, чувствуя, что сердце встало колом где-то в трахее и окончательно перекрыло дыхание. – Да кто же такое вообще придумал?

Хуже и быть не могло. Дорога, прямая как стрела, шла прямо по берегу, открытая со всех сторон всем ветрам, а заодно и скрытному наблюдению с любой точки. Слева вода, справа, метрах в десяти от дороги, канава с водой. Они тут везде, канавы эти самые, простора для маневра ноль. Ни кустика, ни укрытия – вообще ничего. Справа опять поля, плоские, как стол, к тому же на них пока еще ни росточка не выросло – не спрячешься и не укроешься, а слева просто озеро: ныряй на здоровье.

Деревня на двух берегах. Сейчас дорога втянется между берегом и линией крепких, как доты, кирпичных домов, стоящих стеной, причем уже отсюда видно, что там весь периметр рогатками с колючей спиралью закрыт-заплетен, а пристань паромная уже дальше, от крайних домов до нее… с полкилометра. И два парома вижу – две желтые баржи.