– Я с этой жить не буду! Сказал же.

– Не будешь? – голосу Голика начинает отдавать писком.

Конечно буду. А куда я денусь? Не назад же мне возвращаться.

Но Голику все равно не признаюсь. Пусть попереживает. Мог бы и поменяться вообще!

Я же с ним обедом меняюсь, когда перченое дают.

ТАИСИЯ ПАВЛОВНА

Комната хорошая. Со шкафом. А я волновалась – какая будет. Думала, хуже моей.

Но эта почти такая же. Только вместо берез на картине ели.

Смешно даже. Картина в том же углу висит. В правом. Я сижу и смотрю на нее, как будто между нами магнит. Что-то пытаюсь понять. Про нас и про них. Получается, мы одинаковые?

Вот их дом. А там наш. С картинами в правом углу.

Здесь и обои как у нас пахнут. Совсем одинаково. Я три раза понюхала, чтобы понять. И догадалась!

Картины – это просто игра такая.

ПЕТРОВИЧ

Совместножительство! Нет, Голику и правда книгу пора писать. Такое придумать!

Хотя – а как еще это назвать?

Я бы маразмом назвал. Старых и малых под одной крышей селить – это только идиоты могли такое придумать. Совместножительство. Тьфу ты!

Я Голику сказал: ты давай поплачь еще! На эти его лобызания.

Он как узнал, что я остаюсь, – сразу кинулся. Не с утеса хотя бы, и то хорошо. Обниматься!

Вот я и сказал про «поплачь». Что я, баба, что ли, – с мужиками обниматься?! Ну хлопнул его по плечу раз-другой. А то еще и правда заплачет.

ТАИСИЯ ПАВЛОВНА

Лидочка говорит, что в моем возрасте нельзя всё держать в себе. Нужно иногда плакать.

Но я не могу. Я хочу, а слез нет.

Николаева из второй ревет, как динозавриха, у которой детеныша отобрали. Несправедливо, да? Это же у меня дочу отобрали, а ревет почему-то она. Может, меня подменяет?

Я села на кровать и молчу. Думаю: ну зареви уже! Может, продышишься.

Я давно не дышу. Вдох еще могу, а назад, чтобы выдохнуть, не получается. Хожу как кит – воздуха в пузо набравшись. Лидочка даже испугалась раз. Всполошилась, что у меня… брюшная грыжа! А врач послушал и сказал – «неваренье».

Я сразу нашего Барса вспомнила. Как он харкал костями. Мама ему острого даст, а он потом всю ночь жалуется. А бабушка маму ругает. Говорит: вот, пожалуйста. Теперь у него из-за тебя… вот это. Неваренье!

Бабушка старая была. Забывала всё. Как я сейчас.

Но ее я никогда не забуду.

Может, все и правда так, как врач сказал.

Что у меня эта жизнь никак вареньем не становится.

ПЕТРОВИЧ

У Голика опять несварение. Конечно, так жрать! Еще и фасоль.

Пошел к медсестре за углем и эту – страхоидолшу – встретил. Говорю, ты бы хоть в помещении шапку снимала. Неприлично это – в шапке среди людей ходить!

А она сразу в штыки!

– Не шапку, а берет!

Противным таким голоском. Как будто это у нее несварение, а не у Голика. Ну честное слово!

Я плюнул и дальше пошел. Пусть ходит где хочет.

А она мне в спину:

– Ты не знаешь, где здесь туалет?

Не знаю? Я здесь живу вообще-то!

Говорю – не так чтобы зло:

– Там, где буква Ж нарисована. Ты читать умеешь?

А она мне:

– Нет.

На полном серьезе! С таким еще лицом…

Нет, ну ладно! Может, просто буквы забыла? Они же все в этом возрасте ку-ку. Невменяемые!

ТАИСИЯ ПАВЛОВНА

Потерялась. Пошла искать туалет и снова на этого злодея наткнулась.

Вот за что мне все это? Николаевой такое солнышко дали. Веру! Ну прелесть же! Они уже и в карты вместе играли. А Николаева продула, обиделась и ушла. Но это обычное дело. Она же психическая.

А я даже обидеться не могу. На правду ведь не обижаются.

Буквы эти… Я на самом деле их забыла! Стала столбом – как свекла переваренная. Красная такая. И слова сказать не могу.

Хорошо хоть в штаны не надула. Был бы совсем позор.

С обдуванием у меня теперь частый номер. Лидочка говорит, надо памперсы носить. Но мне сколько лет! Чтобы еще и памперсы…