Историк_в_кедах (Дмитрий Беккер, студент)

Если вы думаете, что в ГДР писали только про «светлое социалистическое завтра», эта книга перевернёт представления. Сцена, где ребята находят в лесу заброшенный бункер с нацистскими артефактами, а потом спорят, сжечь их или сдать властям – гениальная метафора борьбы с призраками прошлого. Линия Фрица, отца которого разоблачают как бывшего надзирателя, но который сам становится жертвой травли, – мощный удар по мифу о «коллективной вине». Жаль, что Бастиана мало переводят – он достоин места рядом с Ремарком.

Совиный_Глаз (Ольга Н., учительница)

После прочтения задала ученикам вопрос: «Можно ли оправдать жестокость, если цель благородна?». Ответы разделились, как и в книге. Эпизод, где девочка Лена – единственная, кто осмелилась присоединиться к «союзу» – останавливает ребят от расправы над учителем-инвалидом, стал поводом для дискуссии о гендерных стереотипах. А история с «тайником» в дупле старого дуба, где вместо «трофеев» мальчишки в финале оставляют письма с извинениями, – идеальный материал для урока о взрослении. Бастиан не поучает, но заставляет думать.

Без_розовых_очков (Сергей М., ветеран)

Прочёл и узнал свою юность. В 1947 мы тоже бегали с «тройками» вершить «суд» над спекулянтами, пока не поняли, что стали теми, против кого боролись. Сцены в романе – как из памяти: как ребята крадут патроны у советского патруля (ох, эта глупость!), как рыдают над трупом собаки, подорвавшейся на мине, как клянутся «никогда не предавать», а потом молчат, когда Георга исключают из группы за трусость. Бастиан попал в нерв: война не кончается в день капитуляции. Она живёт в каждом, кто боится признать, что зло – не только «там», но и внутри нас.

ПОСВЯЩАЮ МОЕЙ МАТЕРИШАРЛОТТЕ БАСТИАН

Вечно его место за партой пустовало. И как только учитель, выкликая в начале урока имена учеников, называл Другу Торстена, ребята хором кричали: «Болен!..» При этом им бывало очень весело, и тот, кто первым произносил это слово, победоносно оглядывал класс.

Друге было тринадцать лет. И, когда здоровье позволяло ему являться в школу, он сидел за партой один. Товарищи сторонились его: он был очень бледный. В деревне говорили, что он скоро умрет, и боялись, как бы дети не заразились от него какой-нибудь болезнью. Все ведь очень любили своих детей, а Друга был чужак, приехал из города, ничего не слыхал о молотьбе, о том, как сажать картошку, да и говорил совсем не по-деревенски.

Когда учитель вызывал болезненного мальчика и тот чуть слышно произносил: «Я здесь», это звучало как «Простите меня, пожалуйста». Учитель недолюбливал Другу – слишком уж хорошие сочинения он писал, куда лучше, чем его собственный сын, да и мать Други Торстена никогда не приносила ему сала на квартиру.

Сыну она как-то сказала: «Бьюсь об заклад – у этого учителя рыльце в пушку». Почему она в этом была так уверена, она и сама не знала. Но говорили так в деревне многие.

Всю зиму мать ходила с топором в лес – валила деревья. А летом она батрачила у богатых хозяев. Их в деревне еще хватало, и учитель водил с ними дружбу. Но не только потому, что так уж повелось исстари, на то были другие причины.

На переменах Друга тоже оставался один. Он стоял посреди галдящего школьного двора, который скорей напоминал заброшенную дорогу. На противоположных концах его лежало по два булыжника – футбольные ворота, а между ними ребята гоняли мяч, похожий на бесформенную дыню, но дорожили им больше, чем всеми школьными уроками, вместе взятыми. На переменах учитель не обращал внимания на своих учеников, а когда нелегкая заносила его во двор, запретный мяч успевали спрятать куда-нибудь подальше.