Друга Торстен был немного худ, но роста не маленького. Бледное лицо делало его похожим на девчонку, длинные волосы падали на глаза. И он резким движением откидывал их назад. Иногда он пытался избавиться от них, выпячивая нижнюю губу, и изо всех сил дул себе в нос. Руки у него были длинные, пальцы узкие. Глаза большие, темно-синие и, когда он не смотрел грустно, светились, как морская вода, в которой купается солнце. Иногда он, будто кролик, очень смешно морщил свой короткий нос и делался при этом очень некрасивым. Нет, веселым это лицо никак не назовешь!

Окончив осмотр, Альберт спросил с любопытством:

– Скажи, Друга, с чего это ты мне свою тетрадь дал? Может, подлизываться вздумал, а?

В ответ Друга тихо засопел. Это, должно быть, означало: к чему тебе об этом говорить, ты все равно ничего не поймешь.

– Ты вправду так думаешь? – тихо спросил он Альберта.

– Точно!

– Мне кажется, ты обо всех плохо думаешь, – проговорил Друга, грустно улыбнувшись. – А люди бывают и хорошие!

– Вот чудило! «Люди бывают и хорошие»! Сказал тоже! Когда спят – все хорошие, а вообще – нет. К примеру, лежат двое в одной кровати и то во сне один у другого одеяло норовит стащить. Так-то. «Люди бывают и хорошие»! Мура!

– Мама у меня хорошая, – тихо произнес Друга.

Альберт с презрением взглянул на него.

– Тоже мне маменькин сынок нашелся!

Друга промолчал.

– Ты, может, воображаешь, что я тебе на большой перемене помочь хотел? – спросил Альберт.

– Может быть, – неопределенно ответил Друга.

– Как это понимать «может быть»?

– У тебя, наверное, были и другие мысли.

– Какие?

– Некоторые люди не любят принимать подарков, думают: как бы не пришлось отдариваться. Я тебе дал свою тетрадь, а ты вступился за меня, чтобы мы с тобой квиты были.

Альберт задумался. Потом сказал:

Может, оно и так… – Помолчав немного, он добавил: – А ты хитер, парень!

Они медленно шли по деревенской улице, каждый думал о своем. Альберт никак не мог успокоиться. Немного погодя он спросил:

– А ты почему дал мне свою тетрадь? Я ж тебе до этого ничего не дарил?

– Я Грабо терпеть не могу. Потому.

Быстро взглянув на него, Альберт что-то пробормотал себе под нос. Неожиданно он прямо посмотрел на Другу и спросил:

– Куришь?

Друга опешил.

– Курю? Зачем мне курить?

– Ну ладно. Все равно. – Они молча шагали дальше.

Снова Альберт остановился первым, – Мне пора к ребятам. Хочешь – приходи к нам. Знаешь, где я живу?

– Знаю.

– Пока. Сегодня в четыре. У меня на дворе. Еще кое-кто придет. – Он зашагал было прочь, но еще раз остановился и спросил: – А ты ведьм не боишься?

– К чему это ты? – Друга прямо посмотрел Альберту в глаза.

– Так просто! – сердито буркнул Альберт. – Нет, правда, так просто.

Детская головка покоится на мозолистой, огрубевшей руке. Лицо грустное-грустное, с красивыми глазами: одним – карим, другим – голубым. Губы пухлые, рот большой с крупными белыми зубами. К уголкам глаз сбегаются три крохотные морщинки, и от этого лицо кажется плутоватым. Ганс Винтер и был маленьким плутишкой, хотя ему уже шел пятнадцатый год. Когда его лицо бывало грустным, как сейчас, это производило странное впечатление. Такому лицу идет заливистый, беззаботный смех, а грусть и печаль на нем неуместны. И все же прошло уже много времени с тех пор, как Ганс в последний раз смеялся от души. Теперь смех его бывал горек, полон иронии.

Ганс сидел неподвижно и не отрываясь смотрел на замызганные обои этого старого деревенского дома. Перед ним на выскобленном столе стояла пустая тарелка.

По другую сторону сидел грузный человек с опухшим лицом и набрякшими мешками под глазами. Сжав губы, он зло уставился на сына. Седые волосы прилипли ко лбу. Он отводил свой взгляд только тогда, когда опоражнивал стакан и вновь наливал себе спирта, чуть разведя его водой из глиняного кувшина. Порой он глубоко вздыхал, словно намереваясь подняться. Но тут же ронял голову. Человек был пьян.