– А мы стоим в тридцати километрах от завода, – сказал Сашутка. – Шесть дней назад получили приказание от командования фронта всей бригадой приблизиться насколько возможно к городу. Что-то, видать, готовится. Комбриг просил передать, чтобы вы информировали «Грозного» и подыскали людей, подходящих для связи с нами через завод: обо всем, что творится в городе, мы должны знать. По всем данным, – заключил Сашутка, – гитлеровцы здесь долго не удержатся. Надо быть наготове.

На столе появился горячий картофель. Все с аппетитом принялись за еду. Когда первый голод был утолен, Денис Макарович вскочил и с досадой хлопнул себя по лбу:

– Батюшки! Совсем забыл!

Он торопливо вылез из-за стола, вышел в другую комнату и вернулся оттуда с глиняной бутылью. Обтер с нее пыль и разлил по стаканам остатки густой настойки.

Никита Родионович поднял стакан и встал. Его примеру последовали остальные.

– За тех, кто погиб смертью храбрых, и за живых, которые отомстят за них и доведут борьбу до конца!

Молча выпили.

При выходе из квартиры Изволина, в коридоре, Ожогин и Грязнов столкнулись с Тряскиным. Он был сильно пьян, еле держался на ногах. Встретив старых знакомых, Тряскин обрадовался, засуетился.

– Ко мне! Ко мне! – тянул он друзей за руки. – Знать ничего не хочу! Теперь не выкрутитесь.

В комнате никого не было. Тряскин, натыкаясь на мебель, с трудом добрался до буфета и стал шарить по полкам. Наконец он обнаружил бутылку водки и поставил ее на стол. Потом на столе появились куски засохшего хлеба и квашеная капуста. Хозяин усадил гостей на стулья и объявил:

– Выпьем!

Однако не оказалось рюмок, и Тряскин снова полез в буфет. На этот раз ноги его подвели: он споткнулся и уронил рюмки. Со звоном разлетелись по полу осколки.

– Черт с ними! – достав стаканы, он трясущейся рукой разлил в них содержимое бутылки. – Пей, братва, – приглашал он, – всё равно пропадать! Бегут, вояки проклятые, бегут!.. А мы, дураки, надеялись на них. Бургомистр, собака, и тот лечиться поехал в Германию. Заболел, боров…

Он подпер голову руками и на мгновение умолк.

– А мы? А мы что будем делать? – Тряскин замотал головой, будто хотел сбросить одолевший его хмель. – Хотя вам что, вы одинокие, а вот мне каково? А? Жена, Варька, имущества полон дом – куда податься? Ха-ха-ха! – закатился он. – Выслужился, выстарался, шею гнул – и догнулся! Влез в хомут и не вылезу… Тьфу, дурак! – Тряскин сплюнул. – Знать бы заранее… Да разве узнаешь! Ведь сила какая была! Диву давались… До Волги шагали, и всё – тьфу! Комендант сегодня говорил, что отступать дальше не будут, а сам торопит меня ящики сколачивать… Сволочь! О своей шкуре печется…

Он опрокинул в рот стакан и залпом выпил. Пользуясь тем, что Тряскин впал в пьяное забытье, друзья покинули дом.

В эту ночь впервые под домом Юргенса заработала запасная радиостанция подпольщиков, находившаяся на консервации.

Потоком шли на Большую землю разведывательные данные, добытые Ожогиным, Грязновым и другими патриотами города. Радистом был Швидков – совладелец пекарни.

В застекленное окошко над дверями в комнату золотистой полоской лился утренний свет. Полоска двигалась с предмета на предмет: со стула, покрытого брезентом, на рабочий стол, с него – на стену, на кровать, на спящего Василия. Скоро она дойдет и до него, Игорька.

Игорек быстро слез с кровати, бесшумно оделся, вышел на улицу и зажмурился.

Яркие лучи солнца ослепили глаза. Игорек закинул голову: далеко в небе одинокое облачко, гонимое ветром, плыло на восток, меняя формы. Оно превращалось то в барашка, то в гуся, то в человека. Игорек долго провожал облачко взглядом, пока оно не растворилось в синеве неба.