Валиде, если ты не будешь отвлекать меня по пустякам, я смогу ещё до наступления старости закончить рассказ о встречах в ноябре 1916 года в Петрограде.

Итак, на элегантном автомобиле к Юсуповскому дворцу с пятиминутным опозданием подъехал Гурджиев. Я был хорошо знаком с Георгием Ивановичем – сыном грека и армянки. Кстати сказать, «гюрджи» по-турецки означает «грузин», так что Георгий Иванович был полный интернационал. Много лет назад Азиза поручала мне организовать для Гурджиева посещение суфийского братства в Туркестане. В то время Георгий Иванович постигал тарикат – метод духовного возвышения и мистического познания Истины. Во время этой поездки, как мне показалось, у нас с Гурджиевым сложились тёплые, дружеские отношения. Он рассказывал мне, как он, будучи ребёнком, по настоянию отца пел в кафедральном хоре, вернее, делал вид, что поёт, а сам лишь добросовестно открывал рот. Кажется, у него вообще не было музыкального слуха, как в таких случаях говорят, – медведь на ухо наступил. А ещё рассказывал, как продавал на базаре Александрополя в Армении подстриженных и покрашенных им воробьёв, выдавая их за американских канареек, и при этом много шутил и смеялся над глупыми покупателями.

Однажды Гурджиев назвал мне свои основные жизненные принципы: любовь к родителям, целомудрие, независимость от внешних влияний и любовь к работе – ради самой работы, а не ради платы. Он говорил, что готов следовать этим принципам до конца своих дней, хотя тут же уверял в том, что он бессмертен.

Мне импонировала целостность натуры Георгия Ивановича. Однажды на площади Гаукушон Бухары, сидя вдвоём в тени векового двадцатиметрового платана, у хауза с цветущими лилиями и плавающими золотыми рыбками невероятных размеров, мы с Гурджиевым наслаждались традиционным утренним пловом. Как обычно, здесь же, в тени минарета между мечетью и медресе, сидел вечный старик, потягивая свой зелёный чай из пиалы голубой эмали. В этом углу старик сидит всегда вот уже более двух тысяч пятисот лет, отшлифовав своим халатом ступени до блеска. Конечно, это был не один и тот же старик, но старик был здесь всегда. Медресе Гаукушон, давшее миру целую плеяду выдающихся проповедников ислама, было самым знаменитым медресе из двухсот, действующих в две тысячи пятисотлетней Бухара-и-Шериф, Священной Бухаре. Вокруг бегали мальчишки, шлёпая босыми ногами по ещё не разогретой тысячелетней брусчатке площади. В ветвях деревьев пели птички, и утренний ветерок ласкал наши лица. Умиротворённая атмосфера располагала к размышлениям о вечном.

Нам подали очередной чайник зелёного чая и тарелку наисвежайшего, наисладчайшего фиолетового инжира. В серединку каждой ягодки было воткнуто по одному, калёному солью, горькому зёрнышку дикого горного урюка. Под этот изысканный восточный десерт я делился с Гурджиевым воспоминаниями о ярких впечатлениях своего детства, когда мы бегали по просёлочным дорогам босиком, по щиколотку утопая в горячей пыли. Вдруг к нам сзади подскочил обкуренный анашой полоумный оборванец и с криком: «Враг Аллаха, гяур проклятый!» – ударил Гурджиева ножом в горло. Может быть, потому что нападавший был под воздействием наркотиков и потерял координацию, может быть, потому что он нападал против солнца и был ослеплён им, может быть, потому что Георгий Иванович инстинктивно наклонил голову, может быть, по всем этим причинам вместе, а может быть, по неизвестной нам, но единственно верной и наверняка известной лишь Гурджиеву причине правоверный промахнулся. Острое лезвие, слегка поранив кожу ниже правого уха Георгия Ивановича, не причинило большого вреда. Неудавшегося убийцу скрутили и увели официанты чайханы.