Кстати сказать, дом Нади, хотя и небольшой, но для семьи из трёх-четырёх человек в самый раз и срублен с умом, нужной стороной бревна наружу, из хорошо просушенного пятисотлетнего кедрача. Такой сруб сто лет простоит и даже больше, но не сгниёт. Этот дом в своё время срубил дед Нади, тоже шаман, знаменитый человек в этих краях. Во дворе, на привязи для лошадей, сидел метровый красавец беркут тёмно-бурого оперения с огромным синеватым клювом. Беркут нас не испугался, только зыркнул разок и с пренебрежением отвернулся. Я спросил у Лёхи: «У вас все беркуты ручные?» «Да нет, только этот, – сказал он. – Его зовут Кеша. Три года назад он прилетел к Наде годовалым птенцом и не хочет улетать. Она назвала его Кешей и общается с ним как с человеком. Чудно, но они понимают друг друга. Я сам давеча видел, когда Наде рыбу привёз. Она пошла на ручей рыбу чистить, а беркут прыгает вокруг неё: «Клёк-клёк, клёк-клёк». То с одной стороны зайдёт, крылом её тычет, то с другой и говорит без умолку: «Клёк-клёк, клёк-клёк». Надя ухом не ведёт, занята. Тады он ткнул её крылом, будто в ручей спихнуть решил, а она ему говорит: «Кеша, не балуй, вон какой вымахал, а ведёшь себя, как дитя малое. Сколько раз тебе говорить: не умею я летать. Слетай в тайгу, погляди, что и как». Он взмахнул своими крылищами, шапку сдувает, сделал над ней круг и полетел в тайгу: «Клёк-клёк, клёк-клёк». Так ведь понял её. Надя говорит, что Кеша ей новости из тайги приносит. Душа, видать, чья-то прилетела и живёт с шаманкой».

Следуя сибирскому этикету, прежде чем войти в дом, я оставил снаружи рюкзак, ружьё и нож. Проходя через стайку для скота, я обратил внимание на то, что шаманка здесь сушила различные травы и коренья, но не держала животных. Как позже объяснила сама Надя, содержать животных у неё нет времени и нужды, поскольку рыбу и дичь ей приносят охотники, молоко, масло и яйца – крестьяне из деревень в благодарность за её помощь, а овощи растут в огороде. Я вошёл в горницу, демонстративно не наступая на порог, и поздоровался.

Надин дом, как, вероятно, и всякий другой сибирский дом, состоял из большой светлой комнаты в два окна и русской печи, занимающей в помещении значительное место. На приступочке печи лежали два каравая хлеба, накрытые белым льняным полотенцем. Вероятно, хлеб был выпечен недавно, потому что в доме стоял вкусный хлебный запах. Из мебели в комнате были обеденный стол, широкая лавка и нескольких табуреток. В красном углу, напротив входа, не было привычной иконы с лампадкой, но находился деревянный стеллаж, на котором во множестве стояли стеклянные и медные сосуды разных размеров и конфигурации. В них хранятся, как я предположил, всякие шаманские снадобья. «Ты зачем приехал?» – бесцветным голосом спросила Надя, прожигая меня взглядом. И я замер, подобно Сократу перед чашей цикуты. Говорят, что шаманизм распространялся по миру именно из этих мест. По крайней мере слово «ша-ман» из языка тунгусского народа. Шаман – это человек, который по собственному желанию способен входить в изменённое состояние сознания, проникая в скрытую реальность.

«Мне надо у вас кое-что спросить», – говорю.

«Ну спрашивай». – Она глазами предложила мне сесть. Я отметил про себя, что она предложила мне занять почётное место на северной стороне. Значит, я могу рассчитывать по крайней мере на взаимопонимание. Я сел на указанную мне лавку у окна и огляделся. С точки зрения азиата мне здесь были не рады, но с точки зрения сибиряка, живущего далеко от всего живого, оказанный приём можно считать вполне добросердечным. Кроме того, мне показалось, что меня здесь ждали, потому что стол был накрыт. Это не по-сибирски, когда еда ждёт человека, обычно бывает наоборот. На столе были выставлены вяленая оленина и байкальский омуль, грибы, черемша, солёные огурцы и варёная картошка, также редкий деликатес – рыба голомянка. Её бесчешуйчатое и прозрачное тело наполовину состоит из рыбьего жира. Если её ненадолго оставить на солнце, она, как воск, растает. Между прочим, она живородящая и не мечет икру, а рождает мальков, до двух тысяч штук за один раз – это большая редкость среди рыб.