Когда римляне стали завоевывать мир дальше, римские боги остались дома и были забыты. Когда Рим стал мировой державой, он оказался в положении, похожем на то, в котором были греки при Александре, когда они принялись учить весь мир. Римляне, как и греки за полтора столетия до этого, утратили веру в свою национальную религию, в то время как их вера в себя возросла. Они оказались в еще худшем положении, чем греки, поскольку их религия не взывала к воображению своей богатой мифологией и к эстетическому вкусу – пантеоном красивых антропоморфных божеств. Невежественные люди прибегали к суевериям и чужеземным культам; ученые обратились к чужеземной философии, самой благородной формой которой был тот стоицизм римского типа, основанный Панецием и Посидонием, позднее преподававшийся Сенекой, по правилам которого жил Марк Аврелий. При личных проблемах люди бежали к чужим богам. Религиозное безразличие поразило все слои общества. Великий понтифик задавался вопросом о самом существовании богов, чей культ был ему доверен. Римская аудитория аплодировала чувствам, выраженным в строках Энния: он говорил о том, что боги ведут безбедную жизнь, не думая о заботах смертных, или же одобряла точку зрения Евгемера, согласно которой боги – это всего лишь обожествленные люди.
В начале этого периода восточный мистицизм и эмоциональность официальным образом попали в Рим – но это не особенно нравилось правящим кругам. По меньшей мере в течение столетия почитание иностранных богов не поощрялось в пределах померия. Астрология, которая во II веке до н. э. не выходила за пределы низших классов, в следующем столетии завоевала себе приверженцев среди самого высшего общества[94]. Политическая неопределенность и всевозрастающее религиозное беспокойство масс ускорили разрушение римской религии. Нонконформизм к концу республики развивался семимильными шагами. Рим теперь завоевал весь мир и потерял собственную душу.
«Насколько всеобъемлющим было исчезновение религиозного чувства из сердец в конце республики, очевидно из того факта, что руководящие лица государства без всяких сомнений самым бесстыдным образом открыто выражали свое презрение к почтенным обычаям… Мы видим, что государственная религия опустилась до уровня девочки на побегушках у политики: образованные люди были полны духа неверия или скептицизма; массы служили чужеземным богам или тонули в суевериях. Ничего не понимая, этот выродившийся век стоял перед руинами своей веры и традиций предков. Вот какова была картина религиозной ситуации в Риме примерно в то время, когда родился Иисус»[95].
Оправдались страхи Варрона: «Говорил, что боится, как бы не погибли [боги] не от вражеского вторжения, а от пренебрежения сограждан» (Dicat se timere ne pereant [dii] non incursu hostili sed civium neglegentia)[96].
Имперский период с религиозной точки зрения более интересен, поскольку он знаменует возвращение римлян к религиозной серьезности. После неописуемых страданий, которые причинили республиканские завоевательные войны в провинциях, ставших полем битвы для участников римских гражданских войн, весь мир устал от войны и жаждал прекращения кровопролития, возвращения к устойчивым социальным и экономическим условиям. Поэтому подъем империи все приветствовали как зарю лучшей жизни. Pax Romana – первый прочный мир со времен завоеваний Александра – породил целый хор глубоких благодарностей, которые в то время непременно должны были носить религиозный характер. Императоров прославляли как спасителей, сыновей божества, защитников рода человеческого. В дни мира благовония снова начали куриться на тысячах разрушенных алтарей. У имперского правительства стало больше времени, чтобы обращать внимание на религиозное состояние народа. Август умно воспользовался всеобщим чувством благодарности, чтобы поощрять возрождение религии в интересах династии