Ещё час сидел монах на помосте, словно прикованный к нему кандалами. Потом тяжело поднялся и пьяной походкой, пошатываясь, побрёл в сторожку. Он начисто забыл о ночных молитвах. Перед разумом старика неизменно стоял образ обнаженного великолепия русалки, затмевая всё остальное. Отшельник не сомкнул глаз до самого рассвета, лишь к восходу солнца его на несколько минут охватил тяжкий, нервный сон. Почти сразу прерванный знакомыми с ночи манящими нотками девичьего голоса, с нежностью произнёсшего два раза его имя.

Григорий вскочил с дощатой лежанки и рванул к помосту, рассчитывая вновь увидеть русалку, но вокруг не было не души.

– Верно, верно. Ты же сказала ночью при луне, но вдруг ты явишься раньше, – бормотал старик, вперивши покрасневшие глаза в подёрнутую туманной дымкой озёрную поверхность. Он боялся, что если хоть на миг отвернётся от воды, то прозевает вчерашнюю красавицу, вынырнувшую ненадолго, чтобы одарить его бесстыдным даром. К своему ужасу, отшельник сознавал, что он более всего желает заполучить этот дар и не единожды и кратким прикосновением, а всецело и надолго.

Монах просидел весь день на пеньке, словно надежный страж в дозоре. Он не ел и не пил. Он был буквально прикован к водам озера невидимыми узами, парализовавшими его волю. После полудня, заметив прятавшихся в приозерных кустах деревенских детей, подглядывающих за ним, Григорий со злостью швырнул в них палку. Кажется, даже в кого-то из детишек попал. К вечеру, к дому отшельника пришаркал Федот, бессвязно что-то бубнящий себе под нос и застал монаха в том же положении, что и детвора днём. И сразу же дурачок был изгнан с проклятиями и приказом никогда больше не являться сюда. Слабоумный в ужасе бежал от разъяренного старика с бешеным взглядом. Он весь в слезах примчался в деревню, по пути через лес до крови исцарапав себе руки и лицо. Впрочем, на его обиженное нытье никто внимания не обратил. Мало ли, что слабоумный скажет, на что нажалуется.

Едва успел наступить закат, как отшельник принялся с исступлением читать стихи о море. Специально для нее, для божественной русалки, для главной цели его существования. И она пришла. Точнее, приплыла к рыбацкому мостку, как и обещала, когда ночь вступила полностью в свои права, а дневное светило сменилось красноватой полной луной. Наступившее безветрие и абсолютно спокойное озеро позволяло старику видеть всё. Русалка разливалась серебристым смехом и улыбалась ошалевшему от счастья Григорию, однако на помост не поднималась, оставалась в воде. Но с удовольствием демонстрировала монаху самые соблазнительные части своего тела, ныряя перед ними, плавая поочередно на спине и на животе всего в нескольких шагах от отшельника.

– Иди ко мне! Прошу, прошу! – неистово умолял её Григорий, приплясывая от нетерпения на самом краю влажных бревен. Но русалка лишь застенчиво улыбалась и отдалялась от помоста. Погрузившись в воду, прелестница вынырнула уже на середине озера и призывно помахала отшельнику рукой, но тот вдруг застыл, борясь на подсознательном уровне с нарастающим желанием подчиниться. Тогда очаровательные глаза русалки наполнились слезами, она расплакалась и снова позвала к себе старика.

Не выдержав вида её слез, монах скинул с себя одежду, нагишом плюхнулся в воду и широкими гребками поплыл к ней, теперь радостной улыбающейся озерной жительнице. Их тела слились, уста сомкнулись в палящем поцелуе, а вода вокруг счастливцев заволновалась и начала медленно, а потом всё быстрее вращаться, образуя подвижную воронку, растущую и ускоряющуюся. Но Григорию было все равно. Он наслаждался прижавшейся к нему голой русалкой и безоговорочно подчинился её власти.