В марте 1919 года войска Сибирской и Западной армий белогвардейцев развернули генеральное наступление в направлении на Самару и Казань. В апреле заняли весь Урал и приблизились к Волге. Однако получился облом. Вместо того чтобы идти на соединение с войсками Миллера на севере и Деникина на юге, наступление проходило по концентрически расходящимся направлениям.
Все трое «полководцев» остались внакладе. Каждый мнил себя главным спасителем России. Получилась затея по известной басне Крылова «Лебедь, рак и щука». Каждый тянул политическое одеяло на себя.
Части армий, подконтрольных Колчаку в Сибири, проводили жесточайшие карательные операции против большевиков и им сочувствующим из числа местного населения через казни.
Красные партизанские отряды не давали покоя колчаковцам.
А вот что касается крестьянства Сибири, оно не желало воевать. Не хотело идти ни в Красную, ни в Белую армии. Избегая мобилизаций, местные жители бежали в леса, организуя «зеленые» шайки. В ответ белые сжигали дома и целые села, вешали и расстреливали местных жителей.
Так, в Кустанае в апреле 1919 года белые за один день расстреляли около 700 человек. Усмирителям восстания Колчак адресовал такой приказ:
«От лица службы благодарю генерал-майора Волкова и всех господ офицеров, солдат и казаков, принимавших участие при подавлении восстания. Наиболее отличившихся представить к наградам».
Под напором красных Колчаку пришлось отступать в так называемом Втором Ледяном походе. После отбытия правительства и адмирала в Омске начался бардак под названием «эвакуация». В душе у каждого белогвардейца тяжело ворочался ком вины за содеянное. Надо было спасать свои жизни, превращенные кровавыми рубками в шкуры. В этом можно было без натяжек винить и красных. В гражданских сшибках правых не бывает, как не бывает победителей. Поэтому сознание каждого кричало: «Спасайся, кто и как может!»
По воспоминаниям очевидцев и с красной и с белой стороны, зрелище было неприятное до гнусности. Начальники, большие и малые, пеклись за сохранность награбленного барахла. Его пытались всеми силами загрузить в вагоны, – а они ведь не резиновые, – и переправить на восток. На Транссибирской магистрали эшелоны с награбленным барахлом и его новыми хозяевами то и дело застревали в пробках, образуя многокилометровые стальные тромбы. Железнодорожники-стрелочники за взятки пропускали нужные составы, имея свой гешефт от стремления начальства быстрее улизнуть от «красной заразы».
А рокадными большаками, тропами, кюветами, параллельно чугунке топали в том же направлении армейские пешие колонны, составленные из отрядов, рот, батальонов и разрозненных частей. На них часто нападали и красноармейцы, и сибирские партизаны, и шайки бандитов.
Помощник Колчака по снабжению Д. Филантьев вспоминал:
«Численность войск никому известна не была, наугад ее принимали в 60 тысяч человек. На самом деле едва ли было и 30 тысяч, по крайней мере. До Забайкалья дошло только 12 тысяч, да столько же примерно осталось добровольно под Красноярском, итого около 25 тысяч, которых, однако, отнюдь нельзя было назвать «солдатами».
Мужики, ехавшие на санях по два-три человека, хотя и имели при себе винтовки, но пользоваться ими готовы были не вылезая из саней. Покинуть сани никто не хотел ни при каких обстоятельствах. Каждый знал, что сойдешь – дожидаться не станут и бросят на произвол. Такова была психология «едущих». Я испытал ее на себе: ночью подо мной свалилась лошадь и придавила меня в сугроб; мимо проехали сотни саней с солдатами, и ни один на крики о помощи не отозвался, а некоторые отвечали – «нам не до тебя». Полчаса бился, пока удалось выбраться из-под лошади, а затем поднять и ее. Орудий не было вовсе, пулеметов тоже, за исключением двух-трех, сохранившихся у воткинцев.