***

Павел показал пропуск дежурному и вышел на улицу. Больше всего он хотел сейчас оказаться подальше от этого мрачного здания, которое невольно навевало страх на всех, кто приходил сюда не по своей воле. Но на ступеньках УВД он невольно задержался, услышав знакомое название. Двое полицейских курили, тихо переговариваясь между собой, но Павел разобрал их слова:

– Да я тебе говорю, Макс, это маньяк орудует в Никольском. Было уже такое около двадцати лет назад. Вообще это Никольское про́клятое какое-то.

– Ну да, отрезать голову нормальный человек не будет, – согласился со своим собеседником Максим. – Чёрт, только маньяка нам не хватало.

Больше Павел ничего не услышал. Заметив, что он не торопится уйти, оба полицейских повернулись к нему, и он сделал вид, что ищет зажигалку. Похлопав ладонями по карманам, Павел медленно пошёл прочь, чувствуя на себе внимательные взгляды сотрудников полиции.

– Маньяк, – думал Павел. – Они сказали «маньяк». А что, если бородач не привиделся ему? Вдруг он и есть настоящий убийца? Но зачем он приходил к ним? Нет, это бред и не может быть правдой. Неужели маньяк-одиночка хотел расправиться с ними? Но их было трое парней, а он один. На что он мог рассчитывать, нападая на них? Хотя с аниматорами он же справился… Ещё и так страшно!

Павел остановился. Ему вдруг захотелось вернуться к майору и рассказать обо всём, что там случилось на самом деле. Целую минуту он колебался, но потом покачал головой, тихо пробормотав себе под нос:

– Сначала я должен разобраться во всем сам…

***

После совещания с Сафоновым, Макаров несколько дней опрашивал свидетелей, беседовал с Лизой, Дэном и Владом. А вот разговор с Никой у него не получился: Николай категорически запретил дочери давать какие-то объяснения, а потом и вовсе отправил её куда-то вместе с женой. Макарову он сказал, что дочь всегда отличалась слабым здоровьем и периодически нуждается в санаторном лечении.

– Сейчас именно такой момент? – усмехнулся Макаров.

– Да, – вполне серьёзно ответил ему Николай. – Ника в детстве часто болела и долго не разговаривала. Только к шести годам у неё сформировалась базовая речь, и нам пришлось для этого привлекать немало специалистов. Психологи уверяют, что она перенесла какой-то стресс, но мы с женой не представляем, о чём они говорят. Мы всегда заботились о своей дочери и не позволяли, чтобы с ней произошло что-то плохое.

Макаров внимательно выслушал Николая:

– Хорошо, я понял, – сказал он. – Вероника ваш единственный ребёнок и вполне понятно, что вы так переживаете за неё. Но если у меня будут вопросы к вашей дочери, ей придётся на них ответить. Она совершеннолетняя и не нуждается в вашем присутствии. То, что я сейчас пошёл вам навстречу, не должно оставлять у вас ложного впечатления о том, что я и дальше буду идти на все уступки, тем более против интересов следствия.

– Моя дочь ни в чем не виновата, – медленно, чётко проговаривая слова, произнёс Николай.

– Её никто ни в чём не обвиняет, – немного резко оборвал его Макаров. – Но если вы и дальше будете разговаривать со мной в таком тоне, я начну думать по-другому.

Николай исподлобья взглянул на него и, ничего не сказав, ушёл, боясь, что не сдержится и нагрубит этому наглому майору. Макаров молча посмотрел ему вслед и почему-то вдруг вспомнил своего собственного отца.

Василий всегда был таким весёлым и общительным, он обожал семейные праздники и шумные застолья. А когда Макаров-старший брал в руки свой баян, даже дряхлые старики шли в пляс, забыв и про почтенный возраст, и про вечный ревматизм. Но после смерти дочери Елены и маленькой внучки Дашутки, погибших от руки Ивана, изверга, бывшего для первой мужем, а для второй родным отцом, с Василием произошла непоправимая перемена. Он замкнулся в себе, перестал ходить в гости и звать людей к себе. Хмурый и молчаливый, он теперь никогда не смеялся, даже с женой и сыном был сдержан и строг.