– Итак, до воскресенья на карусели, мой милый. Вы придете всей семьей. Это решено?

– Непременно, сударь, непременно. Моя дочь не пропустит такой праздник… Тем более что она будет королевой… королевой…

– Королевой красоты, мой милый. Не я, а сама природа предназначила ей эту роль.

– С вашего позволения, сударь…

– В чем дело?

– Я передам дочери от вашего имени то, что вы о ней сейчас говорили.

– Даже прошу вас об этом. Впрочем, я сам зайду к вам запросто, чтобы напомнить о приглашении дорогой госпоже Лебрен и ее прелестной дочери.

– Ах, сударь, бедняжки будут так польщены вашей добротой! О себе я уж и не говорю. Если бы мне дали орден Почетного легиона, я и тогда не чувствовал бы себя таким гордым.

– Добряк Лебрен, да вы прелесть что такое!

– Ваш покорный слуга, сударь, – сказал торговец, уходя из комнаты.

Но в дверях он остановился, почесал себя за ухом и снова вернулся к Плуернелю.

– В чем дело? – спросил граф, удивленный его возвращением.

– В том, что мне пришла в голову одна мысль… Прошу извинить за смелость…

– Черт возьми! Почему же вам не могут приходить мысли, как и всякому другому?

– Оно правда, сударь, иногда и у маленьких людей, как и у великих, в голове забродит, как выражается Мольер.

– Мольер? Вы читали Мольера? Впрочем, я заметил уже, что вы иногда выражаетесь старинным языком.

– И вот почему, сударь, когда вы говорили со мной, подобно тому как Дон Жуан с Диманшем или Дорант с Журденом…

– Что это значит? – вскричал Плуернель, удивляясь все более и начиная подозревать, что торговец не такой простак, каким прикидывался.

– …тогда, – продолжал Лебрен со своим лукавым простодушием, – и я, в свою очередь, заговорил языком Диманша и Журдена. Прошу извинить за смелость. Что же касается мысли, которая пришла мне в голову, так, видите ли, по моему неразумию мне показалось, что вы будете не прочь взять мою дочь себе в любовницы.

– Как! – вскричал граф, совершенно теряясь от такого неожиданного поворота дела. – Я не понимаю, что вы хотите этим сказать.

– Видите ли, сударь, я простой человек и говорю вам: по моему неразумию…

– Но вы с ума сошли! Вы не понимаете, что говорите!

– Правда? Вы находите? Я сказал себе, следуя за ходом моих неразумных мыслей, сударь… Я сказал себе: я честный торговец с улицы Сен-Дени, я продаю полотна, у меня красивая дочь. Знатный молодой господин увидел мою дочь, она ему понравилась, и вот он делает мне выгодный заказ, да в придачу еще предлагает и услуги, и под этим предлогом устраивает карусель ради прекрасных глаз моей дочери, приходит к нам частенько, разыгрывая роль доброго принца, с единственной целью в конце концов соблазнить мою дочь. Но теперь я вижу, что ошибся, и очень рад этому. Потому что иначе я вынужден был бы сказать вам самым смиренным и почтительнейшим образом, какой единственно и подобает такому маленькому человечку, как я: прошу извинить за смелость, мой знатный господин, но уж теперь не соблазняют таким образом дочерей добрых буржуа! Вот уж пятьдесят лет, как это не делается. Буржуа с улицы Сен-Дени могут не опасаться более королевских приказов об аресте и Бастилии, как в прежнее время. И если господин маркиз или господин герцог вздумает отнестись без уважения к ним или к их семействам, то буржуа с улицы Сен-Дени могут и посбить с них спесь, прошу извинить за смелость.

– Черт возьми! – вскричал полковник, едва сдерживая себя и бледнея от ярости. – Что это, угроза?

– Нет, сударь, – сказал Лебрен, переходя с иронически-простодушного тона на сдержанный и полный достоинства. – Нет, это не угроза, а… урок!

– Урок! Урок – мне!