– Так, может… – Булыцкий дернулся было вперед, но тяжелая рука Милована легла на плечо.

– Ты, Никола, ежели дров не наломал, так и день зазря прожил, – прогудел бородач. – Все неймется тебе. Ты не горячись, да понаблюдай, да повспоминай, чего там, в грядущем твоем, кажут. Глядишь, и про этого что упомнишь.

– Твоя правда, – угомонился пенсионер.

– Ты, мил человек, вез-то что? – нагнав мужчин, поинтересовался Милован.

– Соболя да кольчуги; в Царьграде они ох как ценны. Вез вот, а ушел от Москвы недалече… но уж и подумывал: что ль бросить все да женку взять, а там, Бог даст, и с мальцами понянчиться доведется, да вот, решил в последний поход. Видно, Бога слушать надобно было, что он подсказывает. А то – ни барыша, ни товаров, да живот едва не потерял.

– А каково оно сейчас, после похода Тохтамышева торгуется? – тут же вырос рядом Булыцкий. – Оно небось мосты по новой-то ладить ох как несладко?

– О чем ты, мил-человек? – не сразу и понял тот.

– Как же? – в свою очередь, удивился Николай Сергеевич. – Слыхивал я, в Казани повырезали купцов-то всех, чтобы в Москву весть никто не донес.

– А, это? – запрокинув голову, слишком громко для измученного тремя днями голода расхохотался незнакомец. – Не слыхивал, что ль: то – нижегородских! Нас Дмитрий Иванович к Ольгерду отправил с дарами. Оно, как-никак, родственники, хоть и, бывают, лаются. Повелел к ним, замиряться. Негоже, казал, друг на друга камни держать за спинами.

– Чего вдруг? – удивился Булыцкий.

– Я, что ль, знаю? – крякнул в ответ тот. – Ты у князя поспрошай-то. Ему виднее! Оно, хоть и без барыша поход был, да сам князь оплатил да снарядил. Так что пуще Царьградского он нам по душе пришелся. Князь, что ль, сына посватать решил за кого из Ольгердовичей? – задумчиво пробубнил тот. – Хоть и родственники, а все решил союз тот крепить…

– Да как так-то? Чего вдруг родственники-то?!

– Да так, что Андрея Ивановича, брата Дмитрия Донского, женщина – Ольгерда дочка, – охотно пояснил тот. – Их еще Алексий патриарх женил. Летом, что ль, позапрошлым, – увлекшись разговором, незнакомец уже и сам бодро зашагал, забыв и про хромоту, и про усталость свою. – Вот и кумекаю я: князь чего-то задумал, а чего – Богу одному ведомо.

– Курам на смех, а не родственники, – в ответ проворчал Николай Сергеевич. – Паче недругов такие. – Его собеседник просто пожал плечами: мол, каких Бог дал, такие и родственники.

– Звать-то тебя как? – поинтересовался Милован.

– Некоматом кличут, – отвечал тот. – Некоматом Сурожским. Слыхивали, что ль, – почему-то расплылся в улыбке тот.

– Слыхивали, – равнодушно кивнул Милован. – У Алексия, говаривают, в почете был.

– Говаривают, – снова ухмыльнулся тот. – Много чего еще говаривают, – помолчав, добавил он. – И друзья и, паче, недруги, – резко переменившись в настроении, зло сплюнул он себе под ноги. – Завидно, что ль? Так то от незнания… Всем, что ль, думается, что жизнь купца – мед сладкий. Мол, люд торговый; везде почет да прием радушный. К князьям вхожи. А нам, что ль, сладко от того? Где с чистой душой примут, а где и с камнем за пазухой. Смерды! – почему-то яростно погрозив кому-то кулаком, прошипел тот. – Вот и наговаривают.

– А ты, значит, ни на кого не наговариваешь? – буркнул в ответ Милован.

– И я, бывает, наговариваю, – насупился собеседник. – Не грешен, что ль? Да только мое дело – малое, да хоть иной раз и удалое, а иной – и лихое. Мне нынче что ни день прожитый, так и слава Богу.

– А ты имя его всуе не поминай, – отозвался Милован.

Некомат ничего не ответил, и оставшийся путь прошли молча.

Уже на дороге, где поджидали их Ждан с Путшей, скиталец, тяжко распластавшись в телеге, снова принялся ныть и канючить, да так, что сердобольные монахи закрутились вокруг, то воды подавая, то соломки или чего там подсовывая, чтобы лежать было тому на камнях этих удобней, а то и просто рогожку, которой ноги скитальца прикрыли, поправляя. Милован же шел рядом, поглядывая то на задумавшегося Булыцкого, то на Некомата.