Богатая эрудиция, удивительная свобода речи и полное самообладание незнакомца выдавали в новом знакомом Достоев-ского выпускника знаменитого Александровского (Царско-сельского) лицея. Его обаяние и интеллектуальный магнетизм, смелость политических высказываний в условиях жесточайшей тирании николаевского режима притягивали к себе передовую столичную молодежь, сделали Петрашевского организатором и идейным руководителем первого в России кружка последова-телей французского социалиста-утописта Шарля Фурье.

Вскоре выяснилось, что между Достоевским и Петрашевским немало общего. Это и положило начало их дружеским контактам. С весны 1847 года Достоевский стал регулярно посещать проводившиеся в доме Петрашевского по пятницам собрания молодежи, интересовавшейся новейшими социально-экономи-ческими вопросами. Пренебрегая дружбой с аристократическими почитателями его таланта, великосветскими салонами, где писатель и отставной чиновник Достоевский всегда чувствовал себя морально ущемлённым, он с юношеским пылом окунулся в политические споры петрашевцев, в их тайную жизнь.

Собирались так, чтобы не привлечь к себе внимание вездесущих жандармов. Время было неспокойное. Европа жила в преддверии революционных потрясений. Россия же, претен-довавшая на роль общеевропейского жандарма, готовилась как к отпору европейской революции, так и к укреплению собстве-нных идеологических тылов на основе выработанной министром просвещения графом С. С. Уваровым славянофильской формулы: «Православие. Самодержавие. Народность».

Мелочно самолюбивый, невежественный и жестокий Николай I открыто заявлял при этом: «Я хочу поставить моё государство на такую степень высоты, что если в одно утро мой наследник проснётся с больной головой, то вся Европа будет дрожать…».

Совершенно по-иному представляли себе Россию в современ-ном и будущем мире молодые петербургские вольнодумцы. Они желали видеть ее свободной от крепостного и самодержавного гнёта, просвещенной и великой в своём стремлении следовать идеям человеческого братства, добра и справедливости. На вечерах у Петрашевского, как вспоминал впоследствии один из их участников, известный русский ученый и путешественник П. П. Семёнов-Тян-Шанский, немало говорилось о социальных экспериментах Роберта Оуэна, фаланстере Шарля Фурье, теории прогрессивного налога Прудона…

И вдруг арест, тюрьма, приговор, сначала расстрельный, а затем каторжный. Годы, проведённые на каторге и в солдатчине были для Достоевского временем прохождения через круги ада. Но всё в жизни относительно.

Прошло три десятилетия после того, как царский суд приго-ворил начинающего литератора Достоевского к смертной казни, и читающая Россия, склоняя голову над страницами «Преступ-ления и наказания», «Идиота», «Записок из мертвого дома», приговорила великого русского писателя и его творения к бессмертию. Страшно подумать, какая зияющая пустота была бы на отечественном литературном небосклоне, если бы в декабрьский день 1849 года действительно грянули выстрелы и отставной инженер-поручик Достоевский лишился жизни, так и не создав того, что ему суждено было создать во славу его литературного гения, во славу России.

Достоевский, как известно, много и глубоко задумывался о проблемах добра и зла. Задумаемся об этом и мы, считающие себя его духовными последователями, учениками.

Зло, как известно, порождается злом, насилие – насилием. Несправедливое и жестокое отношение царизма к петрашевцам породило российский революционный экстремизм: нечаевщину, народовольцев-бомбистов, большевистский террор… Будь рос-сийские власти поумнее и посдержаннее, терпимее к чужому мнению, не пришлось бы нашей стране и её народу терпеть адовы муки гражданской войны, насильственной коллективи-зации, сталинских лагерей…