Между тем гвардейцы в Москве и Санкт-Петербурге, подстрекаемые русской партией, начали творить сущие безобразия. Когда среди них возникло подозрение, что принц Гомбургский и другие нерусские офицеры тайно доносят на них царице, они собрались толпой и принялись угрожать, что ежели происки чужаков не прекратятся, они изрубят на куски всех инородцев.

Таким образом, уже в первый год царствования Елизаветы та основа, на которой зиждился ее трон, начала трещать по всем швам. Она и сама это очень хорошо ощущала, однако не обрела пока силы, необходимой для того, чтобы отбросить в сторону все чувства симпатии и благодарности, владевшие ее добрым сердцем, и с непреклонностью следовать только голосу государственной мудрости.

Праздничный шум затих, и жизнь при дворе снова покатилась по наезженной колее. По воле веселого случая сложилось так, что царицу Елизавету и ее прелестную фаворитку одновременно начала одолевать скука: последней наскучил ее обожатель, камергер Воронцов, а первой – красивый супруг подруги. Графиня Шувалова стала первой из двух женщин, нашедшей в себе мужество распрощаться со своим рыцарем. Чтобы проделать это как можно непринужденнее и избежать постоянных и неминуемых встреч с ним при дворе, она в первых числах сентября покинула слободу и переселилась в ничем не примечательный, но обставленный с азиатской роскошью деревянный дворец в Китай-городе, полученный ею в наследство от отца.

Устроившись здесь, она собрала в большой, украшенной портретами предков зале всю домашнюю прислугу, чтобы ознакомить ее со своим образом жизни и распорядком. Дворецкий по очереди представлял ей крепостных слуг, называя их обязанности и описывая их таланты и свойства. Несколько в стороне от челяди, стоявшей со смесью смирения и любопытства перед госпожой, она заметила молодого человека редкой красоты, который тотчас привлек к себе ее внимание. Ладный, крепкого телосложения, с тонкими, напоминающими восточные чертами загорелого лица, обрамленного длинными темными волосами и черной округлой бородкой, он, несмотря на простую одежду, казалось, не принадлежал к слугам, но все же его скромное, едва ли не робкое поведение не позволяло причислить его и к людям свободным.

– Кто этот юноша там? – вполголоса спросила графиня дворецкого. – Он не похож на крепостного, однако пришел меня приветствовать вместе с другими.

– Это его обязанность, – ответил старик, – ибо, будучи, без сомнения, лучше всех остальных слуг, он, тем не менее, тоже всего лишь твой холоп, покорный твоей воле.

– Как его зовут, и откуда у него этот костюм, эта благородная осанка и это осмысленное поведение? – продолжала расспрашивать графиня.

– Его имя Алексей Разумовский[2], – молвил в ответ дворецкий, – сын украинских крестьян, он был привезен в Москву нашим милостивым барином, твоим покойным батюшкой, потому что тот обнаружил в нем редкие дарования и изумительный голос. Алексей стал ему вместо сына, хорошие учителя преподавали ему науки и обучали пению; милостивый барин очень его любил.

– Как же так получилось, что он не выправил ему отпускную грамоту?

– То, что он собирался освободить его, об этом в доме было известно каждому, но, как то часто случается с подобными намерениями, у барина все никак не доходили до этого руки, а потом он вдруг скоропостижно скончался.

– Стало быть, Алексей мой холоп?

– Да, так оно и есть, на законном основании.

– Хорошо.

Графиня продолжила отдавать людям распоряжения. Закончив, она отпустила их, а Разумовскому велела остаться.

– Подойди ближе, – приказала она.