– Что, дядюшка, у тебя стряслось? Надо же, прислал ко мне в рязанскую деревушку своего слугу да приказал срочно к тебе скакать!

– Эх, дорогой племянник Ромодановский, князь Борис, житье мое сделалось самым скорбным. Ребра наши ломают, кнутьем мучают – и все это без вины. Соньку Воронцову помнишь, каприза которой ради государь виночерпия Корягина и супругу его Наталью перевел? С этой блудницей вавилонской еще прежде у меня по вдовецкому моему положению амурный грех был. Два года почти с той поры минуло. А тут вдруг объявилась, тайком из царицына терема отлучилась, требует: отдай, дескать, мне все драгоценности твоей покойной супруги да отпиши деревеньку. А то, мол, скажу государю, как ты, лежа со мной в спальне, его «собакой» лаял. И пужает: «Я про тебя подруге теремной сказала. Коли убьешь меня, она о тебе государю покажет». И точно покажет, если не откуплюсь. А потом, как пить дать, будет вновь стращать, с меня тянуть.

– Так беги, дядюшка, из Москвы! Затаись хоть в моей вотчине.

– А добро мое пропадай? А две дочери мои должны по гроб жизни в болотах прятаться? Нет, удумал я иное. Помню я, как ты, князь Борис, на святках девкой рядился, и даже никто не умел тебя отличить. Сделай милость, нарядись опять, а я тебя в царицын терем определю, который есть дьяволово капище и государя гарем постыдный. Сам потешишься да мне пользу сделаешь, век не забуду. Ax, заговорился я, давай к столу сядем, винца пригубим да потолкуем.

Выпили водки. По обычаю, для начала хлебцем заели, а уж потом за остальное взялись. Воротынский свою линию гнет:

– Ты, князь Борис, в женском наряде – истинная девица! Я у дочерей взял необходимое. – Он встал, подошел к сундуку, поднял тяжелую, обитую серебряной полосой крышку. – Гляди, башмачки красные, золотом расшитые, ноговицы сафьяновые. А вот опашень – загляденье! Перламутровые пуговки сверху донизу – одна к другой.

– И что дальше?

– Да вызнаешь, с кем она дружится, кто у Соньки подруга ближняя. А я уж остальное сам сделаю. Мой грех будет, не твой.

– А коли государь меня на ложе потянет?

– Вас, девок, много таких! – Рассмеялся. – Прежде чем до тебя, племянничек дорогой, очередь дойдет, ты все выведаешь и сбежишь. Меня спросят? Скажу: не знаю, не ведаю, куда девица та делась.

Князь Борис, зарумянившись от выпитого, куражно произнес:

– И то, пожить среди юных прелестниц – ax, прекрасно!

Тут же окрестили новым именем «барышню» – Бориса теперь звали Ириной. Дело осталось за главным – ввести юного князя в кремлевский гарем.

Случай вскоре представился. Иоанн Васильевич позвал на трапезу князя Воротынского.

Тот перекрестился перед образами:

– Господи, пронеси! Никогда не знаешь, вернешься ли в свои хоромы от этого гнусного изувера.

Молитва сердечная, видать, дошла до Создателя.

Разгрызая жареного жаворонка (эту птицу царь всегда велел подавать на стол – знал толк в еде), Иоанн Васильевич, утирая ладонью жирные уста, повернулся к Воротынскому:

– Как, князь, жизнь твоя течет?

Тот перекрестился:

– Слава нашему государю, все благоуспешно. Только заявилась нынче ко мне некая девица Ирина, дальняя родственница. Нищая совсем, сиротинушка горькая, первый раз ее вижу. Но, государь, доложу – красоты необычайной, как парсуна нарисованная.

Иоанн Васильевич втянул ноздрями воздух:

– На кой ляд она тебе? Отправь в царицын терем. Пусть поживет, а там суженого ей найдем – по красоте и достоинствам.

Воротынский низко поклонился:

– Слово твое, государь, золотое! Нынче и пришлю.

Царица Анна открыто предавалась блудному греху. Ее любовниками чаще всего были слуги, те, кому всегда был доступ к государыне. Иоанн Васильевич знал о похотливых проделках супруги, но, как нередко бывает между сластолюбивыми парами, он закрывал глаза на ее похождения.