– Ну вот! – ворчал супруг, встречая ее, уставшую, на пороге дома. – Я в дом, жена из дома. На кой тебе это надо, Настена?

– Похудеть хочу, – шутила она, щурясь от усталости, и с благодарностью влезала в домашние тапки, брошенные мужем к ее ногам. – А то вообще колобком стану скоро…

Честно? Работа ей нравилась. Нравились дети, причем всякие нравились: спокойные и озорные, хулиганистые и воспитанные. Нравился педагогический состав, за исключением одного-двух человек. Она очень мечтала с ними расстаться, очень. Повода все не было к ним придраться. Нравился шум школьной перемены и тишина в коридорах, когда шли уроки. Нравилось, когда каждый, кто встречался с ней, уважительно кивал и быстро проговаривал:

– Здрасте, Анастасия Станиславна.

– Надоест когда-нибудь, Настена. Когда-нибудь тебе это надоест, – обещал муж, наслаждающийся тишиной и покоем их большого уютного дома. – И захочется ко мне под крылышко.

Под его крылышком ей было очень хорошо, очень, но иногда немного душно. И еще был у нее крохотный бабий секретик. Настя Кольская считала, что если постоянно будет мелькать у мужа перед глазами, то очень быстро надоест ему. Она ведь уже не молода, морщинки режутся, как зубки у младенцев, что ни месяц, новые. Раз посмотрит – не заметит. Второй присмотрится, а на третий и пальцем ткнет. А так…

А так он по ней даже скучает. Звонит часто, дома ждет. Хорошо!

– Здравствуйте, Анастасия Станиславовна.

Охранник у входа непривычно резво вскочил с места и вытянулся по струнке.

– Здравствуй, Михалыч, – удивленно заморгала Кольская. – Чего это ты как на плацу? Случилось чего?

Антон Михайлович – бывший военный, исполнительный, внимательный, трудолюбивый и просто хороший мужик – вдруг побледнел.

– А вы разве ничего не знаете? – удивился он.

– А что я должна знать?

– У нас такое ЧП, Анастасия Станиславовна! – Михалыч округлил глаза. – Ужас просто!!!

Кольская насторожилась и быстро осмотрела фойе. Только теперь заметила, что не все так привычно. Дети возле раздевалки шумят, как обычно, но как-то не так. Разбились на группы, шеи вытянуты, глаза страшные. Слухи, стало быть, уже вовсю гуляют по школе. Судя по обстановке, страшные слухи.

– Что, Михалыч, не томи?!

Кольская свела полы плаща, устав держать пресс под напряжением. Даже спина заныла. Худеть надо, ох, надо худеть!

– ЧП у нас! – снова повторил охранник. – Девочка одна из одиннадцатого класса из окна выбросилась.

– Где??? – ахнула Кольская и почувствовала, как белеет ее лицо, даже больно сделалось у висков.

Вот вам и стресс, худей теперь на здоровье, Настасья Станиславовна. Что теперь начнется, представить тошно.

– Что где?!

Из угла, где висел динамик, брызнула трель звонка, дети заспешили, забегали, и через минуту в фойе никого не осталось. Спина у охранника вдруг прогнулась, и он обессиленно опустился на свой стул. Глаз с директрисы он не спускал. Больных и почему-то виноватых глаз. Будто он не уберег бедную девочку.

– Из какого окна выбросилась?! Жива???

– Нет, что вы! Какой жива! Этаж-то восьмой!

– Господи, да погоди ты, не путай меня! – прикрикнула она на него,

Вздохнула, выдохнула. Сделалось душно, и она снова распахнула плащ. Михалычу не до ее фигуры. Плевать он хотел на окружность ее талии. Он в шоке теперь пребывает от ужаса содеянного глупышкой одиннадцатиклассницей.

– Какой восьмой? В школе шесть этажей!!!

– Так она дома выбросилась! Из окна собственной квартиры.

– Ух ты, господи! – выдохнула Кольская.

Дышать стало немного проще. Будут, конечно, будут проверки. Долгие беседы с классным руководителем. Школьным психологом. С ней лично и в ее кабинете, и в кабинете наверху. Потом их соберут всех вместе и снова станут беседовать. Но, думается, обойдется без последствий. Девочка покончила жизнь самоубийством – это жутко, страшно, непоправимо, но… вины их и конкретно ее – здесь нет.