– Понимаю, – кивнул я. – А где артисты берут эти зелья?

– Покупают у зельеваров на Стеклянном рынке.

Господин Кастеллано легко сбежал по черной лестнице, заваленной старым театральным хламом. Я поторопился за ним, на бегу заметив оскаленную волчью маску, которая таращилась на меня пустыми глазницами из кучи мусора. Позади громко пыхтел следователь Прудников.

– Пришли! – объявил Кастеллано, указав на дощатую дверь под лестницей.

– Так это же кладовка, – удивился я. – В таких дворники хранят метлы и лопаты.

– Отдельную гримерную надо еще заслужить! – гордо произнес Кастеллано. – А Ковшин недостоин и этого.

Я подергал дверь.

– Заперто.

– Конечно, – кивнул Кастеллано. – Ключ у Ковшина.

– Разрешите, Александр Васильевич, – сказал Зотов.

Я посторонился.

Зотов нетерпеливо хлопнул ладонью по замку. Замок жалобно щелкнул, и дверь открылась.

Комнатушка была крохотная. В ней едва поместились обшарпанное трюмо с треснувшим зеркалом и колченогий табурет. Табурет лежал на боку, одна из ножек треснула.

Словно кто-то с силой шваркнул несчастным предметом мебели об пол.

– Смотрите, Александр Васильевич, – сказал мне Зотов, шагнув вперед.

Через всю полированную столешницу трюмо тянулись три свежие царапины. Лак был безжалостно содран, под ним белело дерево.

Похоже на следы когтей.

– Интересно, – усмехнулся я.

Дар напомнил о себе коротким толчком в груди. Я повернулся к господину Кастеллано:

– Далеко отсюда до служебного выхода?

– Дверь сразу за этой лестницей, – поджав губы, ответил Кастеллано.

– И она не запирается? – уточнил я. – Воров не боитесь?

– А что здесь красть? – всплеснул руками Кастеллано. – У нас ничего нет, мы нищие! А дверь закрывается на задвижку изнутри.

– То есть, выйти через нее из здания может кто угодно?

– Ну, конечно! – непонимающе воскликнул Кастеллано.

Я выдвинул левый ящик трюмо. Он оказался пустым.

В правом ящике жил паук. Когда я нарушил его уединение, паук испуганно заметался из угла в угол, скользя длинными ногами по гладкому дереву.

– Здесь нет никакого грима, – сказал я Кастеллано. – Ковшин им не пользовался?

– Может быть, мерзавец унес его домой? – предположил режиссер. – Эти актеры вечно все тащат!

– Опишите его, – попросил я.

– Коренастый, волосы русые. Глаза… серые, кажется. И зубы очень ровные, белые.

– Не похож на Ромео, – заметил Зотов.

Надо же, оказывается, занятой начальник тайной службы знаком с творчеством Шекспира!

Я взглянул на Зотова с уважением.

– Это и не нужно, – отмахнулся Кастеллано. – В актерском деле все решает талант и перевоплощение. А Ковшин очень талантливый, поверьте. Подлец!

– Талантливее Удашева? – предположил я.

Кастеллано пожал плечами, подтянув их к самым ушам.

– Он моложе, это огромное преимущество. Господа, вы позволите мне заняться делами? Я должен готовиться к спектаклю.

За стеной хлопнула дверь.

– Пустите меня! – выкрикнул женский голос.

Оттолкнув Прудникова, в гримерку ворвалась старушка. Она была в длинном старомодном платье и черной кружевной накидке, из-под которой выбивались седые волосы. На левой руке старушки болтался кожаный ридикюль.

– Где Спиридон? – требовательно спросила старушка. – Вы его нашли? Что с ним?

Ее голос был молодым и звучным, без старческой хрипотцы. Это меня удивило.

– А вы кто, мадам? – вежливо поинтересовался Зотов. – Мать или бабушка?

– Я? – грозно спросила старушка. – О, черт!

Она быстрым движением выхватила из ридикюля крохотный пузырек. Выдернула пробку и одним махом проглотила содержимое пузырька.

Мы во все глаза смотрели на нее.

На мгновение я заметил, что лицо старушки расплылось. Я растерянно моргнул и вдруг увидел перед собой молодую девушку.