Максимилиан Волошин был поэтом и одновременно художником и философом. Чюрленис – художником, поэтом, композитором. Бородин – композитором и врачом. Николай Рерих – художником, поэтом, археологом, путешественником, общественным деятелем… И это в сферах довольно далеких друг от друга, а что говорить о «смежных», близких областях! Практически каждый поэт писал прозу, был теоретиком литературы, философом, переводил… Эти люди не чувствовали и не терпели никаких преград на пути своего творчества, никаких границ, они были талантливы во всем, потому что не сомневались в этом.

Не признавали они границ и между творчеством и жизнью, стремясь в свои произведения вносить свой опыт, переживания, а жизнь строить, как строят произведения искусства. Из своей жизни они стремились создать миф, символ; даже не будучи очень талантливы как художники, они творили в жизни.

И еще одно знамение эпохи: все эти незаурядные, ищущие творческие личности стремились не только проявляться сами, но и объединяться с себе подобными. Может быть, именно этим объясняется столь быстрое развитие течений, направлений, тенденций на рубеже веков: что ни десятилетие, то новая эпоха. Они встречались, делились созданным, обсуждали, спорили, искали, и это как бы удваивало и утраивало их опыт, он становился общим, общеценным.

Никогда – ни до, ни после – Россия не видела такого накала «творческих страстей». Литературные кафе, религиозно-философские собрания, диспуты, выступления, спектакли, книги и журналы… Тремя «столпами» над бушующим морем поэзии Серебряного века возвышались основные течения модернизма: символизм, акмеизм, футуризм. Символисты считали нашу реальность отражением иного, высшего мира и недосказанностью, утаенностью смысла уводили читателя далеко от земного. Акмеисты противопоставляли этой зыбкости и мистической туманности земной мир во всем его многообразии, звучности, красочности. Футуристы отрицали и первых, и вторых, а вместе с ними и всю предшествующую культуру, в попытках создать новое искусство и новый мир…

Исследователи подсчитали, что в период с 1890 по 1917 год только литературных объединений было создано около 350. В их числе были и многие издательства, альманахи и журналы, сконцентрированные в тот период в основном в Москве и Санкт-Петербурге.

В Кружке ищущих христианского просвещения читались лекции не только о христианстве, но и о буддизме. В Религиозно-философском обществе памяти Владимира Соловьева на публичные лекции собирались до 600 человек. В Философском кружке Н. Арсеньева читались «Бхагавадгита», Платон, Марк Аврелий, Плотин, Эпиктет…

Они мечтали о новом мире, пытаясь разглядеть его пока еще зыбкие очертания за пеленой иллюзорной «реальности». Они искали его небесный прообраз, искали его знаки в земном мире.

Многие поэты этого времени были прежде всего философами, а уж потом литераторами. И предтечей их был философ, «рыцарь-монах», мистик Владимир Соловьев.

Этот «отблеск», «отклик», эту связующую нить между миром земным и высшим миром, «знак иного мира в этом мире» (Бердяев) называют символом.

Самое расхожее представление о символе заключается в том, что он понимается как иносказание, когда говорится одно, а понимается другое. Между тем символисты считали, что, если символ «расшифровывается» однозначно, это уже не символ, а скорее аллегория. «Символ только тогда истинный символ, – считал теоретик символизма Вяч. Иванов, – когда он неисчерпаем в своем значении». Он остается полнозначным образом привычной реальности, но при этом имеет еще множество значений, он многоплановый, многогранный. Но разворачивается он не сразу, а постепенно и раскрывает только ту часть, ту грань, которая важна для человека в данный момент, которая отвечает на вопрос, стоящий сейчас перед ним (поэтому настоящую поэзию можно читать много раз, и каждый раз перед нами будет новое произведение, важное именно сейчас).