– Господи, ты ещё статьи по искусствоведению успеваешь читать! – воскликнула я.

– А как же! – горделиво ответила Марина.

– Такой домохозяйке, как ты, давно пора самой писать книги по истории живописи и культуры, – заметила я с дружеской иронией. – Или выступать по каналу «Культура».

– Какие наши годы! Напишем. Выступим. Детей на ноги поставлю и займусь, – отшутилась подруга. – Мне есть, о чём поведать миру. Уж очень меня возмущает нынешняя эпоха наиглупейшего смешения стилей! Картины пишут по принципу – «сделайте нам красиво». Венчают Шилова с Боттичелли. И непременно втиснут всякие гламурные завитушки, крендельки, гербы, кресты. С этим пора кончать! Книгу я пока не потяну, а вот над очерками думаю поработать.

– Ты серьёзно? – удивилась я.

– Вполне! Напоминаю, моя сноха – журналистка. Она давно уговаривает меня публиковаться. Ей нравятся мои суждения об искусстве.

– Мне тоже всегда интересно тебя послушать.

– Ой, ладно! Не подначивай, а то я сяду на любимого конька и понесусь во весь опор! Сдаётся мне, ты пришла не за этим! – простодушно воскликнула Марина. – Не о живописи беседовать – это уж точно!

При всей любви к искусству я в тот момент не могла рассматривать картины Ван-Гога и Тулуз-Лотрека. Марина видела меня насквозь. За разговором она подала обещанный винный напиток в высоких бокалах из богемского стекла, напоминающих по форме раскрывшийся тюльпан.

– Давай по глоточку, – предложила подруга. – Отпей, прочувствуй. Пообедаем позже. Ещё не готово. Согласна?

Глинтвейн в февральский полдень – что может быть лучше? После нескольких неторопливых глотков дрожь и тревога улетучились. Мысли выровнялись, потекли спокойней.

– Итак, что у нас на повестке дня? – поинтересовалась Марина со всей серьёзностью. – Объявился Полозовский. Так? Чем это тебе грозит? Он что, собирается как-то возникнуть в твоей жизни?

– Да нет, обещал не беспокоить ни словом, ни делом.

– Вот и отлично! Вот это благородно! – с облегчением заявила Марина. – Как подумаю, что ты могла выйти за него замуж! Анька! Вот хватила бы лиха!

– Да уж…

– Такие, как он, никогда не живут, как люди, – ворчливо продолжала Марина. – Это вечные менестрели и возмутители спокойствия. Нет, он парень, конечно, хороший! По-своему. Интересный даже. Красавец. Но нам с такими не пути, подруга!

– Конечно, Марин, – уныло подтвердила я. – Но из песни слов уже не выкинешь. Я даже мать его любила, как свою.

– Да, я сама всегда ей восхищалась! – вспомнила Марина. – А какое имя! Беата Мариановна Полозовская! Как звучит, а? Ты не томись, облегчай душу. Что тебя встревожило?

– Мариш, я и не думала, что ещё способна так глупо, так примитивно волноваться! Как школьница! – призналась я. – Стыдно даже. Бабе за сорок, а всё туда же…

Марина не дала договорить.

– Ну, какое значение имеют годы? – воскликнула она. – Ощущения, эмоции вне времени. Они внутри тебя с юности. Это, если хочешь, условный рефлекс сработал. Ты услышала его голос, и сердечко затрепетало. Разум просто не успел подключиться из-за неожиданности. И нечего стыдиться. Никто не видел рецидива твоей любовной лихорадки.

– Как хорошо, что я одна была! Машку только-только выпроводила! Ведь, правда, всё словно исчезло, и остался только его голос. Душонка заметалась. Рада – не рада? Хочу видеть – не хочу? Не знаю! Ничего не знаю.

– Анюта, мы так мало знаем себя самих, так старательно прячем эмоции от посторонних, от детей, от мужей! И тащим груз былых страданий по жизни! А, может, надо просто однажды разобраться во всём и избавить себя от мучений?

– Чтобы разобраться – начинать надо издалека.