– Давайте я выстираю ваш шарф и завтра вымою вашу шкуру, – предложил я.

Но Лис словно меня не слышал, он с удивлением обнюхивал свой бок и фыркал.

– Иди домой, Том. И не забудь поесть хорошенько. Кстати, насчёт дичи не беспокойся: там, в полях, под холмом, ты набьёшь себе целое ведро. Завтра приходи, и мы с тобой поучимся запрягать лошадь без лошади и находить дичь, когда её нет. А теперь иди. Иди, уже поздно. Доброй тебе ночи.

– И вам, мистер Фокс. Я обязательно почитаю сегодня на ночь.

Может, найду что-нибудь.

– Может быть… может быть…

Я действительно набил целое ведро всякой птицы, всего лишь спустившись под холм Лиса. Я думаю, он наблюдал за мной с холма, и, может быть, именно поэтому я так старался не промахиваться… «Надо будет завтра отнести ему целую утку», – подумал я, с трудом волоча ведро по траве.

Мой день кончился за очередной толстой книгой легенд, обнаруженной в подвале, но снова имена и судьбы, найденные в ней, увы, как бы я того ни хотел, не принадлежали Лису.

Мистер Фокс научил меня запрягать лошадь без лошади и научил находить дичь, когда её нет. Он рассказывал мне о животных. Я ведь хотел быть зоологом. Но меня не оставляло такое чувство, что на самом деле он говорил о людях. Или же… о себе самом. Странными примерами снабжал он меня и рисовал правдивые картины. Он знал, как устроен организм слона и вепря, африканского младенца и малазийского мотылька, мисс Шерри и отца Стенли, Ави, меня, мистера и миссис МакКхетт… Он рассказывал мне, как плести верёвку, как останавливать кровь и как правильно варить рвотное средство. Он научил меня затачивать нож без камня, он научил меня бить из винтовки без промаха, а ещё… он научил меня рисовать. Пальцем в угле… А я молчал перед ним. Мне было по-прежнему нечего сказать ему. И он не спрашивал, хотя я видел, как внимательно и осторожно он заглядывал мне в глаза каждый раз, когда я приходил к нему. А я до сих пор не знал его имени. Я не знал о нём ничего, а он, как казалось, знал обо мне уже всё. Он смотрел на меня и говорил об Ави. Он смотрел на меня и говорил о судьбах человечества. Он видел во мне что-то такое, что ещё не разглядел никто. И я боялся спрашивать его, что же это он нашёл там, за моими обыкновенными карими глазами. Я не спрашивал, а он улыбался. Его глаза сами говорили со мной. И они говорили об одном – о Радости.

Во вторник, через две недели, я услышал долгожданный топот копыт. И страшно засуетился, разворашивая костёр и торопливо накрывая к обеду на кухне. Жёлтые занавески раздёрнуть, огонь потушить, приправу – на блюдце, блюдце – в центр, самое большое блюдце, конечно, для Ави. Вот ему полкопчёного зайца, пара утиных печёнок, обжаренных в сухарях, зелень, морковный сок, тёртая репа, пюре с луком… Графин с молоком, нацепить рубашку… Не успеваю! Чёрт, тогда хотя бы закинуть немытые волосы рукой назад. Нож в руке… о, нет, они уже у ворот! А, ладно, в штаны за спину! Винтовку к стене. Готов. На старт, внимание – пошёл!

– Мама! Ави!!! Как я рад!!! Как я рад!!! Ави!!!

Я на ходу подскочил к лошади и схватил её под уздцы.

– Как ты, Ави? Мама, ему там что, язык отрезали, когда лечили рёбра?! Ави!

Но они молчали, глядя то на дом, то на двор, то на меня…

– Милости прошу к столу. Сегодня всё к вашим услугам…

И я рассыпался в реверансах. Мама ловко спрыгнула с лошади и помогла слезть Ави. И я тут же бросился к нему, и, схватив его за руку, привлёк к себе, и с размаху залепил ему в спину. Ави молчал. Он выглядел странно. Совершенно белый, с синими кругами под глазами, огромные глаза его – вот было единственное, что осталось у него на лице. Он ещё больше похудел и осунулся. Зато он был прилично одет и, кажется, даже вымыт.