О том, что сегодня мой пятнадцатый день рождения, я узнал от Мишеля, хотя точная дата не известна никому. То, как мы встретились, – целая история.

По словам Мишеля, до встречи со мной он был не очень хорошим человеком, и только мое появление все изменило. В день своего освобождения из тюрьмы он спустился в метро, а мне было тогда года три. Все произошло за доли секунды. Двери поезда закрываются, а я стою и смотрю на него. Мои родители остались на платформе, они барабанили по стеклу и кричали. Очевидно, я вошел в поезд по собственной инициативе, двери моментально закрылись, и мама с папой не успели среагировать. Я то и дело пристаю к Мишелю с вопросами, какими они были, и у него становится убитый вид. Он говорит, что в жизни не видел таких красивых людей. По его словам, моя мама была азиатской принцессой, одетой в великолепнейшие меха, с такой красной помадой, что ее губы словно горели. Длинные черные волосы огибали ее лицо, словно боялись оказаться слишком близко к столь совершенным чертам. А мой отец – высокий американец в невероятно роскошном дорогом костюме. Он явно принадлежал к сильным мира сего, но это, по сравнению с его красотой, не имело особого значения. Мишель говорит, что никогда не видел людей, испытывающих такие страдания. Они стучали по стеклу и рыдали, как дети.

Как только поезд тронулся, я расплакался, и Мишель решил доехать до конечной станции, чтобы посмотреть, что со мной будет. Он забрал меня домой, и я плакал целый год, почти не переставая. Соседи присылали целые делегации – узнать, что стряслось. Став старше, я начал обижаться на Мишеля, что он не нашел моих родителей. Мне представлялось, что они живут во дворце в Нью-Йорке, не зажигая огней, пока не найдут меня, своего единственного ребенка. Мишель сказал, что искал их целую неделю – без сна и отдыха – и в конце концов выяснил: они погибли в авиакатастрофе под Буэнос-Айресом. Я храню в бумажнике карту Аргентины, вырванную из библиотечной книги. Бывает, вожу пальцем по карте и гадаю, где упал их самолет.

Когда мне исполнилось девять, Мишель предложил выбор – остаться с ним или пойти в детский дом, но объяснил, что сам вырос в приюте и там не так уж весело.

Я люблю ездить в метро, несмотря на то что там встречаются банды алжирских мальчишек, они злые и плюются. Когда поезд подходит к станции, где меня потеряли, я начинаю лихорадочно озираться по сторонам: ничего не могу с собой поделать. Мишель говорит, что мои родители были приятнейшими и благороднейшими людьми, и я, когда вырасту, стану таким же. Одна подружка Сандрин как-то обмолвилась, что я – копия Энни Ли, но Сандрин дала ей оплеуху, и та заткнулась. Надо как-нибудь спросить у Сандрин, кто такая Энни Ли.

Наша квартира в одиннадцатом аррондисмане – самая обычная. Окна выходят во двор, на окна соседей. Выключишь свет – и все как на ладони. Человеческая жизнь – серия вспыхивающих кадров. Я вижу, как наши соседи ссорятся, мирятся, любят друг друга, готовят еду. Нетрудно догадаться, что мужчина из крайней квартиры слева несчастен. Он вечно сидит возле телефона и время от времени снимает трубку, чтобы убедиться в его исправности, а телефон упорно молчит. Мишель говорит, что беднягу бросила жена и неплохо бы помолиться за него в свободную минуту.

Меня выводит из размышлений поворот ключа в замке.

– С днем рождения, Орешек!

Мишель целует меня в обе щеки и велит собираться. Я выключаю телевизор, ищу за дверью свои грязные кроссовки. Их там нет. Мишель зажигает сигарету и с довольным смешком говорит:

– Глянь под кроватью!

Я так и знал, и я кричу что-то из спальни. Он интересуется, подходит ли размер. Как я люблю запах новой обуви!