Как же дядя и тетка объясняют исчезновение племянницы? Хотя кто о ней спросит? Даже с ближайшими соседями, Чердынцевыми, она уж года три, а то и больше, не виделась. Они небось и забыли о ее существовании. А тем немногим, кто может побеспокоиться о ней: прислуге да крестьянам, – самым убедительным, пожалуй, покажется вот такое объяснение: ослушалась, мол, барышня, барской указки, украдкой отправилась гадать, чем совершила перед Богом грех непростительный – за грехи-то ее черти из баньки и уволокли!

А ведь этот англичанин мог, получив деньги, ее просто прикончить – как Герасима. Марину будто ножом пронзило от этой мысли: а ежели ему было заплачено именно за убийство? Чего проще: пошла барышня гадать, но в глухую ночь напали на нее лихие люди, да и… царствие небесное бедняжке! Но он оставил Марину живой и с собою забрал – пусть на утеху забрал, но все же не кинул – безумной, беспамятной – где-нибудь на обочине. Выходит, Марине даже есть за что его благодарить?

Она взглянула в угол, где сидел, устало понурив плечи, ее «лорд». И тут же осенило: он не дурак, вот и не убил! Это же такой подарок был бы опекунам: найти племянницу мертвой – и пустить погоню по следу убийцы! Они – неутешны, они – чисты, они получают баснословные бахметевские богатства. А его – на правеж. Не поверят ведь, что он был подкуплен… «Лорд», конечно, умен. Оставил Марину живой, чтобы и греха на душу не брать, и блуд чесать, когда вздумается. Но если он полагает, что она его еще раз к себе подпустит…

Конечно, над всем, что она тут наплела, посмеялся бы всякий здравомыслящий человек, однако Десмонд почему-то поверил ей сразу, лишь только услышал из ее уст почти безупречную английскую речь. Теперь понятно, почему «Марьяшка» оказалась столь способна к изучению иностранных языков – и столь бездарна как прислуга. Ей ведь и самой всю жизнь услужали – и звали, конечно, не Марьяшкою, а Мариной Дмитриевной, вашим сиятельством, княжной!

Десмонд до боли стиснул зубы. Вот это ему и нужно сейчас – боль, которая отрезвит.

Никогда не надо подавлять первых побуждений! Захотелось застрелиться, узнав, что обесчестил русскую княжну, силою увез из родного дома и продолжал бесчестить в течение нескольких недель, – вот и надо было тотчас же стреляться. Теперь, по крайней мере, был бы избавлен от всяческих объяснений. Да и что тут можно объяснить? Что их первая встреча в очередной раз доказала правоту великого Сервантеса, сказавшего: «Между женским «да» и «нет» иголка не пройдет!»? Но истинный джентльмен скорее откусит себе язык, прежде чем скажет благородной даме: вы, сударыня, хотели меня так же, как я вас! Нет, она считала себя рабыней, вынужденной подчиняться прихотям своего господина. И сейчас она помнит лишь то, как он насиловал ее.

Ничего. Десмонд загладит свою вину. Есть только одно средство спасти ее честь – и свою. Ох, что начнется дома… А впрочем, он теперь лорд Маккол, и никто не посмеет ему возражать, даже если он явится в родовой замок Макколов в сопровождении целого гарема. Нет, его родне, слугам и фамильным привидениям бояться нечего: он привезет с собою всего лишь одну… жену. Леди Маккол.

Он выпрямился, расправил плечи, подавив нелепое желание прикрыть ладонями то место, где праотец Адам носил фиговый листочек. Дьявольщина! Ее взгляд словно иголками колет! Десмонд стиснул зубы, подавляя сладостные судороги, пронизывающие его чресла, и проскрежетал:

– Прошу вас оказать мне честь и стать моей женой!

Бог весть, чего он ожидал от этих слов… Ну, может быть, она упала бы в обморок, или зарыдала бы, или кинулась бы ему на шею… Об этой возможности Десмонд мог только мечтать и, кажется, еще ни о чем на свете он не мечтал так страстно – и так напрасно, ибо девушка, сузив глаза (где они, слезы счастья?!), отпрянула – и прошипела в ответ: