Домашние смеялись, а бабушка злилась на него и кричала, когда, мол, ты повзрослеешь и будешь серьёзным?

Иногда дед начинал какую-то азербайджанскую песенку тихо для себя напевать: «Дагъустан, дагъ… дагъ.. ерди… Дагъустан… дагъ…», тут же переходил на грустную грузинскую песню. Его голос сплетался со стоном вьюги за окном, с потрескиванием дров в очаге, с теплом, волнами, расходящимися от раскалённой печи, с еле слышном журчанием ручейка перед домом.

Весной 1983 года дед снова заболел, были две мучительные бессонные ночи, вызвали из района вертолёт, но погода резко испортилась. Острая боль, терзавшая деда, к вечеру утихла, он лежал спокойный. Когда мама сказала, что погода проясняется, завтра полетим, дед махнул рукой и сказал:

– Поздно. Боль почти прошла, моя воспалённая кишка лопнула, никто и ничто не спасёт теперь… А потом спокойно и детально объяснил плачущим дочерям и жене, как его хоронить.

К утру 7 апреля деда не стало. Он похоронен в горах.

Когда приезжаю в Чорода и подхожу к дедушкиному давно заброшенному дому, мне слышатся те печальные мотивы его грузинских и азербайджанских песен. Будто дед лежит возле окна, ждёт нашего прихода и напевает: «Дагъустан… дагъ… дагъ ерди…». Но висячий замок на почерневшей от солнца и дождей двери отнимает надежды. И я, пытаясь скрыть наворачивающиеся слёзы, тороплюсь отдалиться от людей, чтоб не заметили посторонние, не поймут… Его не стало весной 1983 года, похоронен в горах.

Дядя Бисав и Белорусский вокзал

Отцы и дети. Вечная проблема всех времён и народов. У меня был дядя, брат отца. Бисав звали его тоже. У нас в Джурмуте один он был Бисав, меня этим именем начали называть коллеги в аварской газете, укоротили мою фамилию. Расул Гамзатов и Адалло тоже так называли меня. Так удобно было нам всем.

Мой дядя Бисав всю жизнь чабановал. Когда возвращался на зимовку, садился за книги и целый месяц читал. В основном аварскую прозу, поэзию и школьные учебники истории на русском. Очень любил историю и аварскую поэзию. Он в школе, оказывается, был круглым отличником, «ударником», как их называли при Советах. Его отец, мой дедушка, умер в возрасте 37 лет от малярии и оставил четверых детей. Троих сыновей и дочь. Бисав был самым старшим и после смерти отца ему, «ударнику», пришлось бросить учёбу и со своим дядей Али пойти чабановать, чтобы прокормить семью. Благодаря этому младшие, мой отец и его брат МаламухIама, окончили с отличием семилетку в горах и стали первыми из Джурмута, кто уехал учиться в город. Учились они в Изберге, в интернате для горцев. Затем был вуз, русское отделение филфака для отца и биологический факультет для дяди. Стали хорошими авторитетными педагогами в горах, отец всю жизнь работал директором школы, дядя преподавал биологию и географию.

А Бисав, поставив младших на ноги, чабановать не бросил и другой доли не искал. Когда возвращался с гор, у него дома собирались все сельчане. Пили кахетинское, бренчали на пандуре, пели песни. Он был человеком острым на язык и с отменным чувством юмора. Его все в Джурмуте уважали, любили, в каждом селе у него были кунаки, а его собственный дом всегда был открыт для гостей. Он не умел копить, был щедр до расточительства, совсем не думал о завтрашнем дне. У него было семеро сыновей и одна дочь. Говорят, ещё столько же умерло. Один старик на годекане как-то сказал: «Интересно, Бисав, когда спать ложится, знает ли, все они пришли домой с улицы или нет?». Детей он любил, но никогда не баловал. Когда он весной с отарами возвращался, все сельские дети собирались вокруг него у речки. Дядя Бисав из хурджунов вытаскивал большую коробку конфет, рвал картон, высыпал их на траву и приглашал угощаться. Смотрел и смеялся: «Мне интересно, сколько они смогут съесть».