Всему на свете наступает конец, наступил конец и нашему отдыху. В один день дядя Магома подозвал меня к себе и сказал:

– Магомед, ты Белоканы знаешь нормально?

– Конечно, дядя Магома, даже Закаталы знаю.

– Закаталы оставь, сходи вместе с Ибрагимом в парикмахерскую, пусть постригут его. А то он совсем лохматый.

Я, очень довольный таким ответственным поручением старшего, направился с Ибрагимом в парикмахерскую. Мы открыли дверь и сразу наткнулись на чей-то свирепый взгляд. В зеркале было отражение мужчины, сидевшего к нам спиной, его жирное лицо было выбрито лишь с одной стороны. Видимо, парикмахер отлучился, и недобритый клиент уже начал нервничать. Остальные два места были заняты. Мы уселись и принялись ждать. К недобритому подошёл смуглый парикмахер почти вдвое шире него. Ибрагим испуганно смотрел по сторонам, казалось, он хочет сказать: «Лучше бы побрили меня в горах, не хочу подставить этим непонятным людям свою голову». Когда место освободилось, толстяк-мастер повернулся к нам и спросил что-то на азербайджанском. Наступило время блеснуть знанием моего русского, и я с видом профессора бросил:

– По-русски понимаю…

– Русски??? Русски знаес, да-а… Прицоска надо, да-а?

– Ну да, конечно, он хочет, – сказал я важно и подтолкнул Ибрагима к парикмахеру. Тощий маленький Ибрагим сел в большое кресло, парикмахер накинул кусок белого материала на его плечи и начал стричь. Ибрагим через зеркало пристально смотрел на меня. Видно, его что-то беспокоило. Я подошёл, и он, не поворачивая головы, над которой трудился мастер, скосил глаза и спросил по-аварски, сколько будет стоить его причёска. Тут же я вспомнил Асадулу из Тляраты, который не взял у меня ни копейки. И, как человек умный, повидавший мир, я объяснил другу на аварском, что не надо ни одной копейки, у них, мол, зарплата. А напоследок предупредил, чтобы больше такие глупые вопросы не задавал.

Постриг парикмахер Ибрагима и направился руки мыть. Мы встали и направились домой. Через пару минут слышим, кто-то кричит и бежит за нами через дорогу. Смотрим, этот парикмахер, разъярённый, машет руками и что-то громко на азербайджанском говорит. Поняли, что требует деньги. Ибрагим с виноватым видом вытащил из кармана помятые рубли, протянул.

– Ики манат гятыр бура, огъраш!!! – прокричал парикмахер напоследок, сунул в карман рубли и вернулся к себе. Я успокоил Ибрагима, и мы потопали к кунаку. По дороге я Ибрагиму объяснял, сколько бы фруктов и красивых мест тут ни было, не очень хорошие люди, оказывается, эти падарал (азербайджанцы).

– У нас в Тлярате дядя Асадула ничего не взял за стрижку, а этот, видел, как кричал на нас? – возмущался я с высоты своего опыта и знаний о мире.

Попрощались с солнечным Цором и гостеприимными кунаками и отправились в горы. Внизу остались черепичные жёлтые крыши Белоканов и Лагодехи, вековые леса и блестящая под солнцем, прославленная в аварском фольклоре Алазани с её змеиными изгибами.

Я всё ещё помнил о том вечернем крике в лесу, что нас страшно напугал. Однако в гостях спрашивать было неудобно, но теперь вокруг были только свои, так что я рискнул. Дядя Магома усмехнулся и сказал, что это был крик ночной совы. Дорога предстояла долгая, а у меня накопилась масса вопросов, и при малейшей возможности я спешил их задать.

– Почему в Азербайджане за стрижку парикмахеры деньги берут? – спросил я отца. Тот в полном недоумении спросил:

– А что они должны были брать?

– Зарплата же у них есть. Вот дядя Асадула в Тлярате не берёт, а тут у Ибрагима взяли.

Дядя Магома и отец посмотрели на меня, потом друг на друга и расхохотались.