Несмотря на серьезность нашей с Элайзой встречи, я не могла не рассмеяться. Для ребенка было совершенно логично сказать именно это, и я откинулась на спинку стула.

– Нет, не совсем. – Я взяла одно яйцо, показала его девочке и вернула на блюдце. – Посмотри, если мы взглянем на эти четыре яйца, лежащие рядом, ты сможешь сказать, какие крупнее?

Элайза нахмурила лоб, склонилась вперед так, что ее глаза оказались на уровне стола, и несколько секунд рассматривала яйца. Потом она резко выпрямилась и с гордым лицом указала пальцем:

– Вот эти два, – объявила она.

– Хорошо, – кивнула я. – Два покрупнее. Ты должна это запомнить. Те два, что покрупнее, ядовитые.

– Те, что покрупнее, – повторила она. Отпила чаю. – Но как?

Я положила три яйца обратно на блюдце, но одно из тех, что покрупнее, оставила. Повернула его в руке так, чтобы оно легло тупым концом мне в ладонь.

– Чего ты не видишь, Элайза, так это крохотной дырочки на вершине яйца. Сейчас она замазана воском в цвет скорлупы, но, если бы ты была здесь вчера, ты бы увидела крошечную черную точку там, куда я иголкой внесла яд.

– И оно не разбилось! – воскликнула Элайза, словно я показала фокус. – И я даже не вижу воск.

– Именно. И все-таки яд внутри – его достаточно, чтобы кого-нибудь убить.

Элайза кивнула, глядя на яйца:

– А что это за яд?

– Nux vomica, крысиный яд. Яйцо – лучшее место для истолченного семени, потому что желток – вязкий и прохладный – сохраняет его так же, как сохранил бы цыпленка.

Я вернула яйцо на блюдце, к остальным.

– Вы скоро будете использовать яйца?

– Завтра утром, – сказала Элайза. – Когда он дома, моя госпожа ест вместе с мужем.

Она помолчала, словно представляя накрытый для завтрака стол.

– Я подам госпоже два яйца поменьше.

– А как ты их различишь после того, как разобьешь на сковородку?

Это ее озадачило, но ненадолго.

– Я сперва приготовлю яйца поменьше, положу их на тарелку госпожи, а потом пожарю те, что покрупнее.

– Очень хорошо, – сказала я. – Это совсем недолго. Через пару мгновений он может пожаловаться на то, что у него горит во рту. Смотри, подай яйца как можно более горячими, так, чтобы он не разобрал, – может, с подливкой или под перечным соусом. Он подумает, что просто обжег язык. Вскоре его затошнит, и он, скорее всего, захочет прилечь.

Я склонилась к Элайзе, чтобы она ясно поняла то, что я собиралась сказать.

– Советую после воздержаться от того, чтобы его видеть.

– Потому что он умрет? – сказала она без выражения.

– Нет, сразу, – пояснила я. – В часы после употребления nux vomica большинство жертв страдают от судорог. Их может прогибать назад, как будто их тело – натянутый лук. Я никогда не видела этого сама, но говорят, что это ужасно. Что видевшим потом всю жизнь снятся кошмары. – Я откинулась на стуле и смягчила взгляд. – Конечно, когда он умрет, эти судороги прекратятся. Тогда он будет выглядеть куда более мирно.

– А потом, если кто-нибудь захочет осмотреть кухню или сковородки?

– Они ничего не найдут, – заверила я ее.

– Из-за чародейства?

Я сложила руки на коленях и покачала головой:

– Малышка Элайза, постарайся понять – это не чародейство. Не ворожба и заклинания. Это все вещи земные, такие же настоящие, как грязь у тебя на щеке.

Я облизнула палец и провела по ее щеке. Потом удовлетворенно откинулась назад.

– Чародейство и маскировка могут вести к одному, но, уверяю тебя, сами по себе они различны.

На ее лице отразилось непонимание.

– Ты знаешь, что такое маскировка? – добавила я.

Она покачала головой и дернула плечом.

Я подвела Элайзу к тайной двери, в которую она зашла.

– Когда ты сегодня утром вошла на склад, с той стороны стены, ты знала, что я за тобой наблюдаю сквозь дырочку в стене?