Майор Нелимов не доверял расчетам Коперника и Галилея, он не жаловал ни поляков, ни итальянцев и даже школу фехтования предпочитал французскую (как и их же шипучее вино), а не устаревшую итальянскую. Что же касается мнения Аристарха с острова Самоса (родины, кстати сказать, самого Пифагора), то и к нему майор Нелимов относился совершенно равнодушно по причине незнания греческого языка.

Петр Зайцев же посвящал изучению божественной речи эллинов все свое время и слово «демиург» – им греки называли и творца вселенной, и гончара, исправно месившего глину и лепившего свои горшки, чтобы афинской черни было в чем варить себе пищу, завораживало не стремившегося за чинами поручика и занимало его не меньше, чем вопрос о неподвижности выпущенной из лука стрелы, замирающей под строгим взглядом Зенона.

Разное отношение к жизни майора Нелимова и поручика Зайцева получило даже формулировку в виде афоризма. «Жизнь нужно прожить так, чтобы было что вспомнить и рассказать детям и внукам», – говорил майор Нелимов в молодости. В зрелые годы уже не возвращаясь к этому вопросу.

«Жизнь нужно прожить», – кратко формулировал свое кредо Зайцев, придерживаясь этого простого, но неожиданного вывода из философии древних греков как в молодые годы, полные неясных надежд, так и в следующие за ними годы многообещающей зрелости и лишенные всяких призрачных иллюзий и обманов годы старости.

Разность взглядов на жизнь, подтверждаемая неутомимыми действиями майора и неторопливыми, но неизменными поручика, составила некое противоборство, которое, по мнению безутешного Гераклита, и движет гармонией мира, поддерживая равновесие вселенной, то разгорающейся вечным огнем, то слегка угасающей, чтобы возгореться снова.

Разность эта не помешала друзьям, соблюдая свои несогласия, сохранить верность детской дружбе, она ведь, в отличие от детской любви, не исчезает после опытов быстротекущей жизни.

Когда самое рискованное предприятие майора Нелимова, затеянное вместе с князем Шумским, – они решились свергнуть с престола засидевшуюся на нем императрицу Екатерину II Алексеевну – провалилось, ему пришлось укрыться в тверской глуши. Поручик Зайцев, не удерживавший друга в его стремлениях и деяниях и не препятствовавший им, но сам в них не принимавший никакого участия, вышел в это время в отставку, так как изучение «Обряда службы», изложенного на бумаге косноязычным, но зато громогласным перед солдатскими шеренгами фельдмаршалом Румянцевым, и тем более сего «Обряда» исполнение все больше препятствовало размышлениям о быстроногом Ахиллесе и неугасающем огне Гераклита.

– И что же он делает?

– Да все размышляет.

– Об чем?

– Да мало ли об чем. Он человек ученый, он об чем хочешь может размышлять.

Анонимная пьеса XIX века.

Оставив строгую в своей простоте воинскую службу, Зайцев обнаружил, что деревенька, в которой в недолгие годы золотого века, именуемого детством, они вместе со смелым и изобретательным Андрюшкой Нелимовым ловили безо всяких приспособлений рыбу в тихой речушке и воровали кур из крестьянских сараев, исчезла, растащенная по частям рачительными соседями, не поскупившимися на мзду судейским писакам с чернильными душами.

Вот тогда-то Нелимов, зная наклонность друга к размышлениям о сути истины и его нелюбовь к выяснению истины в судах, продал ему, а скорее, подарил под видом продажи одну из своих деревенек недалеко от Заполья.

Заполье с тех пор пришло в полный упадок. А деревенька Зайцева – Каменка – не то чтобы процветала, но умножилась числом душ, учитываемых по ревизским сказкам, с одной сотни до двух сотен с половиной, а внешним видом производила весьма приятное впечатление.