– А куда вы едете? – поинтересовался господин де Марке.

– В замок Гландье, – без запинки ответил Рультабийль.

– Вы не войдете туда, господин Рультабийль! – привскочил господин де Марке.

– А что, вы против? – ощетинился мой друг, готовый к бою.

– Ну что вы! Я слишком люблю прессу и журналистов, чтобы чинить им препятствия в чем бы то ни было, однако господин Стейнджерсон никого не принимает. Дом хорошо охраняется – вчера ни одному журналисту не удалось проникнуть даже в парк при замке.

– Тем лучше, – обрадовался Рультабийль, – я приеду вовремя.

Господин де Марке поджал губы и, казалось, был готов замкнуться в упрямом молчании. Однако длилось это недолго: Рультабийль незамедлительно сообщил, что мы едем в Гландье, чтобы пожать руку «старому доброму другу», как выразился он, имея в виду Робера Дарзака, которого видел раз в жизни.

– Бедняга Робер! – продолжал юный репортер. – Бедняга Робер! Должно быть, он близок к смерти – он ведь так любил мадемуазель Стейнджерсон.

– Это правда. Господин Дарзак в таком горе, что на него жалко смотреть, – нехотя процедил господин де Марке.

– Но не следует терять надежду, что мадемуазель Стейнджерсон выживет.

– Да, будем надеяться. Вчера ее отец признался мне, что если она скончается, то он тоже проживет недолго. Какая невосполнимая потеря для науки!

– Рана на виске глубока, не так ли?

– Еще бы! Просто невероятно, что она не оказалась смертельной. Удар был чрезвычайно силен.

– Значит, мадемуазель Стейнджерсон ранили не из револьвера, – пробормотал Рультабийль, бросив на меня торжествующий взгляд.

Господин де Марке очень смутился и, казалось, хотел воскликнуть: «Я ничего не говорил, не хочу ничего говорить и ничего не скажу!» Затем он отвернулся к секретарю, словно не желая нас больше знать. Но сбить Рультабийля с толку было не так-то просто. Он придвинулся к следователю и, показав ему добытый из кармана номер «Матен», спросил:

– У меня есть один вопрос, господин следователь, который, по-моему, не будет бестактным. Вы читали сообщение в «Матен»? Вздор какой-то, не правда ли?

– Вовсе нет, сударь!

– Ну как же! В Желтой комнате только одно окно, решетка на нем цела, дверь пришлось взломать, а убийцы в комнате не оказалось!

– Вот именно, сударь, вот именно! Точно так и обстоит дело.

Рультабийль не ответил и о чем-то задумался. Так прошло с четверть часа. Очнувшись от своих мыслей, он вновь обратился к следователю:

– А какая в тот вечер была у мадемуазель Стейнджерсон прическа?

– Не понимаю, – удивился господин де Марке.

– Но это же необычайно важно, – настаивал Рультабийль. – Она была причесана на прямой пробор, верно? Я уверен, что в тот драматический вечер она была причесана на прямой пробор!

– Нет, вы ошиблись, господин Рультабийль, – возразил следователь. – В тот вечер волосы у мадемуазель Стейнджерсон были подняты и уложены в узел на затылке. Это ее обычная прическа. Лоб полностью открыт – говорю вам точно, потому что мы долго исследовали рану. На волосах крови не было, а после покушения к ее прическе никто не притрагивался.

– Это точно? Вы уверены, что в ночь покушения мадемуазель Стейнджерсон не была причесана на прямой пробор?

– Совершенно, – ответил, улыбнувшись, следователь, – я даже помню, как врач, осматривая рану, сказал: «Жаль, что мадемуазель Стейнджерсон всегда убирает волосы со лба. Причесывайся она на прямой пробор, волосы на виске смягчили бы удар». Однако же странно, что вы придаете этому такое значение.

– Раз у нее не было прямого пробора, то что же выходит? Хотел бы я знать… – Рультабийль огорченно махнул рукой и спросил: – А рана на виске серьезная?