– Выкиньте из головы, – начал Иноземцев, тряхнув головой, будто отгоняя облако воспоминаний, – все ваши бредовые и несостоятельные идеи с селитрой и ртутью, гранатками и прочим чудовищным бредом, которым вы наводнили эту милую бонбоньерку, – с этими словами он демонстративно отправил ее в урну для мусора. – Начнем с самых азов: из чего состоит физическое тело и что называется веществом…

Лессепс подавил унылую гримасу, раскрыл тетради и приступил к записям.

Медленно, нет – муторно, еле-еле и кое-как продвигалось обучение юноши. Казалось, оно просто стояло на месте, а движение было иллюзорно. Иноземцев тянул время как мог, разжевывая лекции с кропотливостью и неспешностью палача, должного продлить мучения жертвы. Никто ведь не требовал превратить юношу в Ломоносова или Бертолле. Однако мучения эти могли либо развить в ученике усидчивость, либо заставить его сдаться и бежать. Иноземцев наблюдал и взвешивал. Он ждал, когда можно будет решиться на настоящие уроки. Иногда Ромэн начинал скулить, поглядывая в сторону ровного ряда реторт, колб и перегонного аппарата, просил перейти к практике, но Иван Несторович настойчиво игнорировал всяческие происки помешать ему в достижении конечной цели – либо ненависти, чувства полного отвращения бедного юноши к науке, или полной покорности процессу обучения.

Увы, метод Иноземцев приближал Ромэна к первому, нежели ко второму. Усердия Иноземцев не добился, покорности тоже. Таким возвышенным натурам, с ветром в голове вместо серого вещества, ни в коем случае, ни под каким предлогом нельзя было и близко подходить к лаборатории. Лессепс отвлекался раз по двадцать за урок. Просто беда! Сам того не замечая, застывал, глядя перед собой, принимался шептать, а потом, совершенно не слушая слов Иноземцева, записывал что-то на полях тетради. Опять столбики стихов, что еще? Когда Иван Несторович бросил затею отучить его от этой странной напасти, Ромэн осмелел и стал зачитывать ему свои творения. Тот с унылой миной на лице выслушивал – лишь бы дитя не вешалось, как говорится, пусть потешится. Так, быть может, он скорее поймет, что химия ему вовсе не нужна, отдастся воле вдохновения и забудет дорогу на улицу Ферроннри.

Все же времени на него Иноземцев тратил уймищу и душевных сил тоже. Изучение спор стало. Кроме того, едва появлялся этот паренек на пороге, находила на Иноземцева страшная скука – никогда спать не хотелось, но едва тот сядет, тетрадями обложится, веки начинают тяжелеть, и Иван Несторович, сам того не замечая, клевал носом. Клевал носом, механически продолжая что-то втолковывать, а перед глазами возникала перинка мягкая, подушки, одеяла стеганые. Как же хотелось спать, будто целую вечность не спал. Хотя ведь так оно и было, что за сон – за столом или в кресле? Господи боже, почему у него в доме нет кровати? Надо все-таки приобрести…

Как назло, едва ученик покидал своды лаборатории – ни в одном глазу, хоть стреляйся. А тотчас же вернуться к делу не получалось, всеми мыслями Иноземцева завладевал внук Лессепса – уж слишком близко к сердцу доктор воспринимал сей воспитательный процесс. Все ждал и взвешивал, наблюдал и готовился неведомо к чему. Сам себе боялся признаться, что ничего путного из этой затеи не выйдет. Одно оставалось – надеяться, что юноша начнет совсем изнывать со скуки и забросит мечту стать химиком до лучших времен или уж насовсем, как его дед того желает.

Так и провели несколько месяцев – один упрямец испытывал другого. Голова Иноземцева постепенно и помимо его воли заполнялась совершенно ненужными сведениями. Его ученик был редким болтуном – вероятно даже, именно это наводило на Ивана Несторовича смертельную тоску – и четверти часа Ромэн не мог усидеть в тишине, и десяти минут не мог выдержать научных объяснений. Если бы Иноземцеву платили за то, чтобы он помог постичь хоть в малой степени азы того предмета, что давал, а не наоборот, то он уже через неделю, не раздумывая, выставил бы Ромэна вон за неимением никаких способностей. Но мальчишке не хватало одного маленького шажочка, чтобы понять, что тщания над учебниками напрасны. Он думал о чем угодно, только не о химии, но продолжал упорно являться к Иноземцеву, изводить его, упирая на то, что вот весна закончится, и я возьмусь за ум, вот летний зной минует, и я обязательно стану прилежней. Вместо уроков Иван Несторович порой внимал одной пустой болтовне вперемешку между тремя-четырьмя минутами обучения.