Вскоре они остались одни. Каждый думал свою думу, многое ещё нужно было сказать и спросить друг у друга. Илья Михайлович встрепенулся и, глядя в понимающие глаза дворецкого, сказал, как бы извиняясь, что время позднее, что всё необходимое они будут решать совместно в дальнейшем, но только один вопрос особенно, постоянно и очень остро волнует его, и наступило время спросить о его светлости. Скревен сел в кресло времен Елизаветы I, сосредоточив взгляд на висящем вблизи окна портрете молодого человека, изображенного искусной рукой художника на фоне пылающих языков пламени, задумчиво и тихо сказал, что его светлость ещё жив, но, видимо, ему остаются не годы, а месяцы, возможно, даже недели, что физические страдания этого человека не поддаются описанию. Узнав о прибытии экспедиции, а ждал он её с необычным волнением и нетерпением, его светлость неожиданно уснул. «Видимо, сказалось нервное перенапряжение», – подумал Гилилов. Дворецкий пояснил, что боли у хозяина постоянные, но в отдельные ночные часы почти невозможные, выдержать которые ни одно сердце и человеческий разум не в силах. Вот почему близкие и родственники его светлости, используя всё свое могущество, его тайную славу и тоже немалые возможности трансцендентальных воображения и силы, обратились к Великим Владетелям Границы Миров с просьбой о помощи.

Гилилов слушал управляющего с бьющимся сердцем, а потом мягкими шагами приблизился к портрету молодого человека и долго всматривался в красивое лицо со следами скрытого страдания; белая, распахнутая на груди рубашка, особо выделяющийся на ней крест как бы подчеркивали вместе с языками пламени трагическую судьбу этого человека. Подошедший Скревен на вопрошающий взгляд Гилилова утвердительно кивнул головой.

Последний попросил увидеть помещения его светлости и сейчас, хотя бы одним взглядом, оценить обстановку. Ответ был положительный. С бронзовыми канделябрами, в которых горели очень толстые свечи, они прошли весь коридор с комнатами, где уже завтра должна закипеть работа экспедиции, затем повернули направо и шли довольно долго. Во всяком случае, так показалось гостю.

Гилилов заметил, что везде в коридорах стены были не только тщательно отштукатурены, но и выкрашены в приятные светлые тона; их украшали орнаментная лепка, великолепные фрески и разнообразные картины. Это была искусная живопись, помещенная в дубовые с позолотой рамы, она требовала особого внимания, но времени на это не было, так как с трудом приходилось поспевать за быстрым шагом дворецкого. Продвигаясь таким образом, они подошли к огромному холлу эллипсоидной формы и как будто выпиравшему из стены замка наружу. Всё в нем поразило Гилилова: высота помещения, окна, убранство, очень хорошее освещение, предупредительность слуг, которые сразу откуда-то появились. Скревен дал Гилилову несколько минут хотя бы для беглого осмотра этого удивительного помещения. Шаги здесь заглушали пышные ковры гиркальских, как потом выяснилось, мастеров. Особо поражали окна с переплетениями; их было несколько высотой от потолка до пола, что напоминало гостиные залы в замке Рамбуйе времен Людовика XIV. Одно из них переходило в застекленную и в настоящее время приоткрытую дверь, за которой шумели еще не опавшей листвой отдельные могучие деревья. В некоторых простенках между окнами висели столь яркие гобелены, что огромность этого помещения казалась заполненной людьми, как бы сошедшими с них. Эффект присутствия людей усиливали картины, развешанные по одной или по две, а то и по три на свободных местах стен. Впечатляли флорентийская мозаика и позолоченная кружевная лепка на стенах. Плафон украшала роспись с растительным орнаментом. Золото рам блестело в свете нескольких люстр, довольно хорошо освещавших холл. Свежий ветерок, вкрадывающийся снаружи в приоткрытую дверь, не гасил и даже не колебал их пламени, так как они имели особое устройство.