– Более тридцати лет я прослужил трем российским императорам. Знал Россию славную и грозную для ее врагов. Помню время, когда союза с нашей империей искали многие государства, когда этим союзом гордились и когда мощь России считалась верной порукой безопасности дружественным державам. Наши союзники не ошибались: мы помогали друзьям, жертвуя своими лучшими войсками и забывая о своих интересах, чтобы выручить сторонников в трудное для них время. А что вижу теперь? Россию революционную, к которой с пренебрежением стали относиться бывшие приверженцы и для которой у них не нашлось места даже во время мирных переговоров после мировой войны; Россию разоренную, залитую кровью и как бы вычеркнутую из списка не только великих, но и просто цивилизованных государств. Ту, сильную Россию, я хорошо знал – опираюсь на факты и события, участником которых был в силу своего служебного положения. Вторая мне неизвестна…

Кашель прервал монолог Курлова.

– Я пережил русскую революцию, – задыхаясь, все-таки продолжил он. – Отречение от престола государя императора. Сердцем претерпел страдания и мученическую кончину государя и царственной семьи. Перенес заключение в Петропавловской крепости и Выборгской одиночной тюрьме. Вытерпел тяготы следствия от чрезвычайной следственной комиссии под председательством Муравьева, которая вынуждена была по всем попавшим в ее руки документам опровергнуть ложь и наветы на меня. Я пережил переворот большевиков и, когда под их ударом, без суда и следствия, стали падать мои прежние сослуживцы, вынужден был бежать за границу…

– Бежали не вы один, – перебил его собеседник. – Бежали, Павел Григорьевич, все честные люди, которые не восприняли большевистский переворот. Если мы с вами оказались в эмиграции, то должны задаться вопросом: почему Россия ввергнута в такую страшную бездну? Почему мы пришли к столь трагическому финалу? Когда я пытаюсь найти ответ, то спрашиваю себя и о другом: оказались бы мы в таком положении, если бы Столыпин остался у руля правительства? Смог бы он своей твердой рукой поддержать царскую власть и спасти Россию? Вы никогда не задавали себе сей вопрос?

– Да, задавал. Потому и хочу понять, кому же было выгодно убрать с политической сцены Столыпина, избавиться от него? Все последующие премьеры, возглавлявшие наше правительство, на мой взгляд, были люди слабые и даже негодные. Возьмите Коковцова, Горемыкина, Штюрмера. Да и министры внутренних дел были не лучше. Все они вели империю к пропасти…

– Здесь я с вами соглашусь. Я знал преемников Столыпина… Вы правы, они были калибром мельче его. Мне трудно привести фактические доказательства личной вражды между Столыпиным и его преемником, но она была и заключалась в том, что Столыпин выдвигал на первый план интересы государства, а Коковцов – личные. Самолюбие Коковцова – мелкий чиновничий эгоизм. Его снедала страсть занимать выдающееся положение, но это ему не удавалось ввиду исключительного влияния Столыпина на свой кабинет… Хотя Коковцов всегда утверждал, что он сторонник Столыпина…

– На словах – возможно, – отреагировал Курлов. – А вот я приведу вам пример, свидетельствующий об обратном. Однажды я встретил его в зале заседаний Совета министров, что перед служебным кабинетом Столыпина в его квартире на Фонтанке. Он тогда вернулся из-за границы. Поздоровавшись, Коковцов обратился ко мне с хитрой улыбкой, спросив, как мы здесь поживаем. Не дожидаясь ответа, сам ответил на свой вопрос: «Благодетельствуете мужичков, насаждая хутора». Говорил при этом с большой иронией. Ясно, как относился он к любимому детищу Столыпина – аграрной реформе – и что ожидало эту реформу после смерти Петра Аркадьевича.