– Но ведь вы сами уже бывали здесь после смерти Елены, не так ли? Видели этот погром?

– Да, Оля сразу меня позвала, – подтвердил режиссер. – Я пришел, поглядел.

– Все было так же, как и сейчас? Или здесь кто-то успел побывать после вас?

– Нет, кажется, никто, – отвечал Буров. – Когда новость об этом обыске, как вы его называете, разнеслась по театру, сюда сбежалось несколько человек. Они заглядывали в дверь, обсуждали это происшествие. Но после этого я дверь запер. Ключи от всех уборных имеются только у меня и у самих актеров.

– Понятно. Тогда будьте так любезны, выдайте мне ключ от этого помещения.

Режиссер, ни о чем не спрашивая, снял со связки ключ от уборной погибшей актрисы и отдал его сыщику.

Они оба вышли из уборной, Гуров запер дверь, достал телефон и позвонил майору Проценко.

– Приветствую, майор, – сказал он, когда оперативник откликнулся. – Я сейчас нахожусь в театре. Скажи, ты знаешь, что позавчера кто-то проник в театральную уборную Прокофьевой и устроил там обыск?

– Обыск?! – удивился майор. – Нет, я не в курсе. Мне ничего не сообщали.

– Ну так вот я тебе об этом сообщаю, – сказал Гуров. – Срочно пришли сюда бригаду криминалистов, пусть все проверят, снимут отпечатки, если таковые тут есть. Я некоторое время еще буду здесь. Ключ от уборной у меня. Давай, действуй! – Лев Иванович выключил телефон и сказал режиссеру: – Спасибо за помощь. Я вас больше задерживать не буду, с актерами познакомлюсь сам.

Сыщик дождался, когда режиссер уйдет, повернулся и направился к уборной, в которой раздавались голоса нескольких человек. Здесь он обнаружил двух молодых актеров. Как выяснилось в ходе дальнейшей беседы, одного звали Николай Климук, а другого – Никита Ганчук.

Впрочем, кроме фамилий, больше ничего похожего в этих двух молодых людях не было. Николай был красив, улыбчив и вполне годился на роли женихов и вообще привлекательных молодых людей. Никите с его суровой внешностью больше подошли бы роли злодеев или, наоборот, сыщиков.

Узнав о том, кто такой Гуров и зачем он явился в театр, оба стали серьезны. Было заметно, что они любили свою погибшую коллегу и были потрясены ее смертью.

Тогда Гуров спросил, знают ли они, кто проник в уборную погибшей актрисы. Молодые люди одновременно пожали плечами. Нет, этого они не знали.

После этого Лев Иванович задал следующий вопрос: не видели ли они в последние две недели в театре незнакомого человека, который без видимой цели шатался бы возле уборной Елены Прокофьевой?

Улыбчивый Николай ответил, что такого подозрительного типа он вроде бы не встречал.

А Никита чуть подумал и сказал так:

– А знаете, ведь и правда был тут такой человек. Дней десять или двенадцать тому назад я его встретил в нашем коридоре. В театр часто забредают посторонние личности, друзья артистов, начинающие драматурги, просто поклонники. Но этот субъект не походил ни на того, ни на другого, ни на третьего.

– На кого же он в таком случае походил? – спросил Гуров.

– Да на алкаша он походил, если честно, – отвечал суровый Никита. – Такой типичный работяга, только одет очень плохо, в каких-то обносках. Я его, естественно, спросил, что он тут делает. Он сказал, что пришел наняться рабочим сцены. Я сказал, что тогда нужно идти к директору, на второй этаж, а тут ему делать нечего. Вот он и ушел. Правда, перед этим посмотрел на меня как-то странно.

– А что было в этом взгляде такого странного? – поинтересовался Гуров.

Тут коллега Никиты, красивый Николай, философски заявил:

– Каждый человек по-своему странен.

Никита при этих словах скривился, а на вопрос Гурова ответил так: