– Так.

– Ну а откуда, в таком случае, ноги-то растут у этого городища? – он посмотрел на обеих. – Вот ты, Нателла, говоришь, что только от старшей сестры слышала, значит, извини, до войны и – сказки. И при тебе ничего не находили, и никакой путник из тайги не выходил обросший и одичавший, так?

– Ну! – перекрестила рот Нателла.

Воронов готовил очередной вопрос, когда в ворота застучали сильно и требовательно. Потом раздался женский голос:

– Наталья, ты дома?

– Дома, чё орешь! – двинулась к воротам бабка.

– А гости твои?

– Дома все, дома, не ори! – снова попросила бабка. – Что случилось-то?

– Да как «что»? Овсянниковых убили! Пошли, посмотрим.

Бабка, охнув, прислонилась к воротам, Ирма схватилась за лицо, Воронов замолчал, соседка, оповестив, засеменила к месту происшествия.

Воронов молчал недолго, взял Ирму за руку:

– Есть короткий путь к дому Овсянниковых? – и, видя неподвижное лицо Ирмы, повторил громко: – Есть путь?

Ирма кивнула, схватила Воронова за руку, потащила за собой.

Возле распахнутых ворот овсянниковского дома стояли, не решаясь войти, люди. Ирма стала проталкиваться вперед, а Воронов остался сзади.

Ему и отсюда было видно главное.

Овсянникова все в том же спортивном костюме лежала почти посреди двора, широко раскинув руки и согнув ноги в коленях. Овсянников сидел за накрытым для обеда столом, уткнувшись в него лицом.

Со стороны все это выглядело совершенно естественно. Будто Овсянникова решила удивить мужа балетным па или гимнастическим переворотом, но делала его неловко и упала. А Овсянников, увидев это, расхохотался так сильно, что аж прилег лицом и плечами на стол, показывая крайнюю степень веселости.

Ничего себе, весело…

Ирма, протолкавшись вперед, повернулась и крикнула:

– Иди сюда!

Но Воронов не только не пошел никуда, но и ей крикнул громко, будто их разделяли десятки метров:

– Не надо там топтаться, милиция потом заругается.

– Не «милиция», а «полиция», – поправил с чувством превосходства стоящий рядом мужичок лет пятидесяти. – Не знаем, как у вас, а у…

– Ирма, идем, там бабушка одна. Мало ли что, – громко сказал Воронов, глядя прямо в глаза мужику.

И тот, кажется, смутился.

Домой возвращались не спеша, молча.

Уже поворачивая с главной деревенской улицы к дому, Воронов увидел выезжающий мотоцикл с коляской, которым управлял человек в форме.

– Участковый, что ли? – спросил он у Ирмы.

Та кивнула головой.

– Пошли домой скорее.

Нателла все так же сидела у стола, положив руки на него.

Увидев входящих Ирму и Воронова, не шевельнулась и, только, когда они подошли к столу, негромко спросила:

– Что там?

Ирма молчала, и Воронов сказал коротко:

– Трупы там, Нателла, трупы. Два трупа.

Воронов слегка подтолкнул Ирму к скамейке, на которой сидела бабка:

– Садись. Поговорить надо.

Сам сел напротив, чтобы видеть обеих.

– Нателла, а отчество как?

– Что? – спросила бабка.

– Отчество ваше как? Как к вам обращаться?

– Ишь ты, – вернулась она к прежнему тону. – Сколько тут жил, не спрашивал, а тут…

И посмотрела на Воронова, выжидая.

Потом сказала то ли сердито, то ли смущенно:

– Иосифовна. Да ты не бойся, не еврейка.

Воронов ответил все тем же ровным голосом:

– Во-первых, евреи, как нация, мне ничего плохого не сделали, следовательно, бояться мне их нет причин. Во-вторых, я иногда книги читаю и знаю, что люди верующие своим детям имена давали по совету попов, которые детей крестили. Посему Иосиф – это не столько от евреев, сколько от христиан. Но христиане меня тоже никак не обидели, поэтому и их я не боюсь. Что касается вашего отчества, Нателла Иосифовна, то мне так проще вести серьезные разговоры: по имени-отчеству и на «вы».