С трудом мне удалось повернуть голову – едва-едва, шея казалась деревянной, но в отличие от рук и ног не окаменела. На границе зрения сквозь пелену слез, застеливших мои глаза, я видела лицо вора.

- По... мо... ги... – вместо звуков из моего горла вырывалось только слабое сипение; прелаты Нагрота были беспощадны – они отобрали у меня даже возможность просить о помощи.

Однако к своему удивлению я поняла, что вор услышал меня. С потемневшим от ярости лицом он подался вперед, но... Тотчас сжав губы, шагнул назад, подавляя порыв помочь, и медленно покачал головой из стороны в сторону.

- Прости, - донесся до меня его глухой голос, а в следующий миг резко развернулся и, метнувшись к двери, был таков.

Крохотная надежда на помощь потухла в моей груди. Он сбежал, а больше мне не у кого просить помощи. Я обречена.

Меня вывели во двор, где уже ожидали мой отец и Юна – в кандалах, как и я. Лицо отца было искажено гневом:

- Как вы смеете так обращаться с моей семьей после того, как я столько лет верой и правдой служил короне?! Меня и мою семью оклеветали! Вы намерены казнить нас по ложному навету?! Я требую аудиенции у его величества!

- Его величество подписал приказ о немедленной казни всего рода де Фракиз, - ответил один из посланников короля. – В аудиенции вам отказано загодя.

- Это предательство! – взревел отец.

- Только его величеству решать, что считать предательством, ваша светлость. Готовьтесь к казни. Молитесь богам вашего рода.

Всадник увел лошадь в сторону, больше не слушая возмущенных криков герцога де Фракиза. Мой взгляд нашел Юну. Сестра не смотрела на меня. Казалось, она как будто не здесь и даже не обращает внимания на происходящее – ее взгляд был устремлен в пустоту перед собой. Она не плакала и не кричала, не просила ни о чем, я не видела в ее лице ни страха, ни отчаянья – Юна выглядела отрешенной, и это испугало меня больше, чем отчаянные и гневные крики отца. И даже когда во дворе появилась наша матушка, Юна не подняла глаз, будто ничего не слышала и не видела.

Жена герцога де Фракиза была другой крови и от рождения принадлежала к другому роду. Наверное, поэтому заклинание прелатов Нагрота на нее не подействовало. Но я не сомневалась – маги знали, что она не сбежит, что придет сюда сама. Придет, потому что не сможет оставить мужа и дочерей.

- Юна! Клодия! Мои доченьки! – вся в слезах матушка пыталась добраться до нас, но слуги посланников короля держали ее, не позволяя приблизиться. Только один раз ей удалось вырваться и броситься с истошным, срывающимся криком к мужу: - Теодор! Спаси наших девочек! Спаси их!

Видя горе нашей матушки, я не сдержала рыданий. Губы отца дрожали, когда он слушал, как кричит, разрывая воздух над замком, его жена, когда смотрел, как ее хватают за руки, заламывая их за спину, как смыкаются и на ее кистях кандалы. И только лицо Юны оставалось отстраненным, будто она была не здесь, по-прежнему не видела ничего и не слышала.

- Ведите нас в святилище живых камней Ансаллы, - выступил вперед один из прелатов, по-прежнему пряча лицо в тени кроваво-красного капюшона.

В каждом замке королевства имелась комната, стены которой возводились из живых камней. Такова была традиция. Таков был закон. Путешественники, бывавшие в других королевствах континента, говорили, что по всей Ансалле действовала та же традиция и тот же закон.

Наш замок не был исключением. Комната со стенами из живых камней была и здесь. Комната, которая находилась в самом сердце замка. Комната, где указом короля всю нашу семью должны были казнить.

Слуги нашего замка, мажордом, который долгие годы преданно служил моему отцу, выполнял все поручения моей матушки, покорно понурив голову, выполнял приказ, указывая прелатам Наргота путь к святилищу.