Быть может, это сделал сам Джерри Уэйд, когда первый громкий звонок разбудил его? Но нет, и это оказывалось невозможным: Бандл вспомнила, что смерть последовала в ранние часы утра, а перед этим он уже достаточно долго находился в коматозном состоянии.

Бандл нахмурилась. Эта история с часами действительно выглядела любопытно. Придется связаться с Биллом Эверсли. Она знала, что Билл присутствовал в доме во время трагедии.

Думать – значит действовать: таков был ее обычай. Бандл встала и подошла к письменному столу, инкрустированному, с откатывающейся назад крышкой. Затем села, придвинула к себе листок бумаги и написала:

Дорогой Билл,

На этом она остановилась, чтобы выдвинуть нижнюю часть стола. Как это часто случалась, дерево заело в пазах на половине пути. Бандл нетерпеливо потянула, однако ящик не сдвинулся с места. Она вспомнила, что в предыдущем случае в паз забился какой-то конверт, мешавший движению, взяла в руку тонкий нож для бумаг и просунула его в узкую щель. Ей повезло: наружу показался белый уголок. Бандл ухватилась за него и потянула.

В ее руке оказался первый, чуть мятый лист бумаги.

Внимание ее сразу привлекла дата… крупная и заметная, так и рвущаяся с бумаги. «Сентябрь, 21».

– Двадцать первое сентября, – неторопливо проговорила Бандл. – Но это же…

Она остановилась. Действительно, сомневаться не приходилось. Джерри Уэйда нашли мертвым утром двадцать второго числа. Тогда получалось, что это письмо он писал в тот самый, предшествовавший трагедии вечер.

Бандл разгладила листок и принялась читать. Письмо оказалось незаконченным.

Моя дорогая Лорен, я вернусь в среду. Чувствую себя чертовски хорошо и во всем доволен собой. Будет такой радостью увидеть тебя. И пожалуйста, забудь то, что я говорил тебе о деле Семи Циферблатов. Я полагал, что оно в той или иной степени окажется шуткой – однако оно не шутка; что угодно, только не шутка. Жаль, что я вообще рассказал тебе о нем – подобные дела не для таких девочек, как ты. Так что забудь о нем, ладно?

Я хотел сказать тебе что-то еще, однако меня так клонит в сон… глаза закрываются сами собой.

Кстати, о твоем Жулике; думаю…

На этом письмо закончилось.

Бандл нахмурилась. Семь Циферблатов. Где же это? Должно быть, в каком-нибудь трущобном районе Лондона, подумала она. Слова Семь Циферблатов напоминали и о чем-то еще, но о чем именно, она в данный момент не могла сообразить. Внимание ее сосредоточилось на двух фразах. Чувствую себя чертовски хорошо и меня так клонит в сон… глаза закрываются сами собой.

Фразы эти не укладывались в ее голову, они не укладывались ни во что. Ибо были написаны в ту самую ночь, когда Джерри Уэйд принял такую дозу хлоралгидрата, которой ему хватило на то, чтобы никогда больше не проснуться. И если он писал правду в своем письме, зачем ему было принимать эту дозу?

Бандл покачала головой, огляделась по сторонам и чуть поежилась. Что, если Джерри Уэйд в данный момент смотрит на нее? Ведь он умер в этой самой комнате…

Она замерла без движения. Полнейшую тишину нарушали своим тиканьем только ее собственные золотые часики.

И звук этот казался неестественно громким и многозначительным.

Бандл посмотрела в сторону каминной доски. Яркая картина престала перед ее умственным взором.

На ее постели лежал мертвый мужчина, a на каминной доске тикали семь будильников… оглушительно… зловеще… тикали… тикали…

– Отец, – сказала Бандл, открывая дверь святилища, то есть личного кабинета лорда Кейтерхэма, и просовывая голову внутрь. – Я поехала в город на «Испано-Сюизе»[4]. Не могу больше терпеть здешнее монотонное однообразие.