Родственники, которые обладали ее тайной, составляли самый близкий круг. Братья, папа, тетя. Кто был в курсе со стороны родни погибшего мужа, не знала, и ее это никогда не заботило. Она жила так. Меньше знаешь – спокойней принимаешь ограничения жизни своей. Чтобы не потерять рассудок и силы.

Дети были с ней, она могла дать им образование и участие. Внимательно заботилась об их здоровье и образе жизни – правильном, о таком же, какому следовала сама. Ну разве за исключением увлечения кальяном и сигаретами.

Приобщала детей к спорту. Те охотно принимали участие в занятиях вместе с мамой. Это была игра для их здоровья. Вечерний стакан молока с медом у дочки и такой же, без меда, у сына. Падчерицу она не обижала. Просто видела, что она не любит мачеху. Ну что же, это не отрицает их жизнь вместе. Свою дочку отправила на курсы карате. Было очень модно. Но, скорее всего, просто хотела, чтобы девочка могла в будущем своем постоять за себя. Если не дай бог случится что-то опасное. Пусть знает, что она может защититься. Конечно, этого она не говорила, но само развитие девочки в спортивном стиле – это ведь сущность ее самой. Сын тоже был спортивный, тоже рос, вытягиваясь в симпатичного паренька.

Учеба у детей была отличная. Они выигрывали конкурсы в школах. Это тоже было предметом ее гордости за детей. Репетиторы и дополнительные занятия детей совсем не утруждали – учеба очень легко им давалась. Так же, как ей в ее детстве. Она готовила их к жизни, не такой, как у себя. К иной, той, которую она представляла ночам в своей комнате.

Дочка часто начинала ночь у нее на кровати, они говорили обо всем. О детском и не только. Дочка любила, когда мама гладит ее волосы, и сама тоже держала свою маленькую ручку в маминых длинных волосах. Такая картинка из детства – ее детства. Мама и дочка.

Она пела ей колыбельную русскую песенку, когда-то услышанную ею еще в России:

Как по озеру лесному

Белый лебедь плыл

И, качая головою,

Тихо говорил.

Девочка не понимала, о чем поется в песне, но мамин голос успокаивал и защищал. Дочка закрывала глаза, засыпая, и лишь просила маму не прекращать петь ей эту песню на языке маминой молодости:

У меня крыло больное,

Не могу летать,

Из-за этой малой ранки

Должен я страдать.

И часто слезы выступали у Рами на глазах. От необъяснимой печали. Может, о своей маме, может, о своей жизни, может, о будущем своих детей. Восточная женщина с русской душой. Прекрасная и одинокая. Как может быть одинока самая земная внеземная красота. Которая для всех и ни для кого.

О детях заботились няни. Родственники старались отгородить ее от этой заботы – наверное, боялись, что она своим влиянием на детей сделает их такими же неугомонными, как она сама. Рами не вмешивалась в бытовую сторону детей, она не умела готовить еду, да ей и не нужно было, с ее минимальными потребностями в пище. Только заботилась о правильности питания детей и родственников, если те хотели прислушиваться к ее рекомендациям. Она не считалась со временем, объясняя и уговаривая даже принять то, что она как врач рекомендует. На работе ее уважали, пациенты госпиталя и города, да что там города – ее маленькой страны, искали встречи с ней именно с Докторе Руссия – Русский Доктор. Так ее называли те, кто не знал по имени. Все знали, что она училась в России в Москве. И это был знак качества и престижа, качества и доверия, который она подтверждала свои лечением. Своим проникновением в нужды и тайны болезни людей. Казалось, она научилась лечить не только тела, но души. Пациенты отказывались от других врачей и искали ее – просили о приеме. Приходили в другой раз, если Докторе Руссия была занята. Там не принято, чтобы пациент оплачивал работу врача деньгами. Это неправильно. Но благодарные пациенты, а это в основном были простые бедные люди, впрочем, как и многие жители ее страны вообще, они приносили банки варенья, соленья и прочие нехитрые заготовки, сделанные дома ими или кем-то из родных. Просили принять дар в благодарности. Она принимала, не в силах обидеть отказом. Она видела их глаза и знала их боль, которую, как могла, минимизировала своим знанием.