Он рассуждал как типичный историк, для которого прошлое всегда является более интересным и ценным, чем настоящее.

– Конечно, – словно отряхнувшись от своих раздумий, продолжил профессор, – Рим переживал и худшие времена. Он был разрушен, отстроен, снова разрушен и снова отстроен… Он горел, разрушался и возрождался. Но он жил. Пожалуй, это единственное, чего мне будет не хватать, когда я уйду, – добавил он тихо.

Он говорил это очень печально, с искренней и глубокой тоской в голосе.

– Но ведь история останется, – сказал я, чтобы ободрить его и перевести разговор в более приятное русло. – Вы, ваши коллеги, все римляне да и практически все люди в мире знают, помнят и любят Рим.

Его настроение действительно перешло в другое русло. Он замахал руками и громко сказал:

– О, оставьте! Никто ничего не знает. По-настоящему никто ничего не знает. Никто не видел, никто не помнит, никто не знает. Почти никто. Это очень печально, но это так. Поверьте мне, историку: и про нас, и про наше время напишут когда-нибудь «истину» – но отнюдь не правдивую.

Я решил не продолжать этот разговор: ему, историку, было, виднее. Поблагодарив за подарок, я обещал его хранить. А он в заключение сказал:

– Этот осколок символизирует для меня знание, давно забытое и почти утерянное… Маленькая крупица, частичка прошлого, сжатая в ладони…

Мы попросили счет. Несмотря на странное настроение профессора, в общении с ним я не испытывал дискомфорта. Мне даже не хотелось уходить, и я бы с удовольствием провел здесь еще пару часов. Время в этом кафе как будто остановилось. В Москве с ее динамикой, торопливостью, расстояниями, экспрессивностью и вечными пробками время просто летит. За ним не успеваешь гнаться и только сильно устаешь. Сейчас, впервые за десятилетие своей самостоятельной бизнес-карьеры, я четко осознал, насколько глубоко я погрузился в работу. Отдавал всего себя без остатка для процветания своего бизнеса, для поддержания хорошего стандарта жизни и, в конце концов, для своей внутренней удовлетворенности. Сейчас я понял, что не удовлетворен достаточно. И бизнес к этому не имеет никакого отношения. Слова моего собеседника открыли в моей душе неведомую для меня самого дверь – в мой внутренний мир, в мир моей настоящей, нематериальной удовлетворенности. И теперь, когда я осознал, что дверь эта существует, – я понял, что всегда буду думать об этом и мне всегда будет не хватать этой маленькой частички истории в ладони.

Из Рима я улетел довольно поздно, последним рейсом, поэтому весь следующий день провел дома. Проснувшись к обеду, начал бесцельно ходить по квартире, то подходя к окну, то снова ложась на диван. Погода не способствовала хорошему настроению и отбивала всякое желание выходить на террасу. Нет, радость, конечно, была. Внутренне я говорил себе, что я счастлив от того, что удалось заключить эту сделку, на которую я совсем уж перестал надеяться. В моей карьере это являлось очередным – и немалым – достижением. Конечно, предстояло еще много работы, но это было уже второстепенно. Работой приятно заниматься, когда она оплачивается. А судя по моим подсчетам, оплачиваться моя работа теперь должна была очень хорошо. «Почему же я тогда не радуюсь искренне, по-настоящему? – думал я, глядя на унылый день за окном. – Потому что добился того, чего хотел, и оно в один миг перестало представлять интерес? Потому что пропал охотничий азарт?» Я не мог себе этого объяснить. Почувствовать себя полностью счастливым мешало какое-то неуловимое чувство, что все это немного не то. Не те эмоции хотелось бы испытывать сейчас, не такую радость, которая ничего не могла изменить для меня в этом городе, накрытом серым покрывалом не то тумана, не то мелкого холодного дождя.