Удивление было столь великим, что Никитин забыл обо всем. Даже об опасности. А она напомнила о себе звуками близких выстрелов, а потом жестоким броском на землю – в сторону от пятна. Бросил Анатолия, естественно, командир. Камуфляж, мгновенно вставший твердым в месте соприкосновения с почвой, был для спины лучше всякого матраса. Потому встряхнувший головой в шлеме тракторист прекрасно рассмотрел нового врага. Вернее, врагов. Это тоже были птицы; целая стая птиц. На первый взгляд, очень несуразных, и совершенно беспомощных. По крайней мере, после каждого выстрела Оксаны рядом с разведчиками падала очередная птица. Анатолий едва увернулся от одной падающей тушки. Вблизи этот мертвый «враг» больше всего напоминал барана с редким оперением и смешными короткими крыльями.

– И как только они летают? – удивился тракторист, отпихивая от себя «барашка» ногой.

Летали! И не только. Очередной удар неприятеля Никитин пропустил; командир на этот раз тоже не успел помочь. Что-то массивное смачно шлепнулось на руку Никитина, и разлетелось на мельчайшие капли, забрызгавшие все вокруг.

– Дерьмо! – догадался тракторист, инстинктивно отряхивая конечности, и смахивая вражеское «оружие» с забрала, – а эти что едят?!

Очередной всплеск удивления Анатолия понял бы, и присоединился бы к нему каждый; даже командир. Потому что железное перо, которое он так и не отпустил, пузырилось сквозь зловонную массу, и капало металлом на землю – словно на руку тракториста упало не полпуда птичьего помета, а кусочек беспощадно палившего солнца. Радовало одно – камуфляж успешно выдержал и это испытание. Он даже запаха не пропустил к Никитину.

– Назад – бегом! – скомандовал командир, – и трофеи не забудьте!

Анатолий вскочил быстрее самого полковника. За трофеи он посчитал не только горсть стальных перьев, одно из которых застыло причудливыми потеками, но и того самого «барана», что успел уже познакомиться с мощью человеческих ног. Вот таким – перемазанным с ног до головы дерьмом и кровью, он и ввалился на пост, где и сбросил достаточно тяжелого летающего барана на пол.

– Да. а.а.., – протянул командир в микрофон, не снимая шлема, – об этом мы как-то не подумали.

Сам Анатолий неосмотрительно откинул сферическую защиту за спину, и тут же поспешно накинул ее обратно, отсекая от себя нестерпимо вонючую атмосферу зала, а сам зал – от собственного оглушительного крика. Очевидно, его резкое движение смахнуло внутрь, на незащищенную шею, капли ядовитого дерьма, и теперь Никитин судорожно прыгал на месте от жуткой боли, не решаясь, впрочем, залезть рукой внутрь камуфляжа.

– Не подходить! – выкрикнул полковник Оксане с Ольгой, которые попытались ринуться на помощь, несмотря на смрад, окутывающий тракториста, – я сам.

Анатолий мужественно терпел; лишь скрипел зубами, пока командир осторожно снимал его шлем, а потом, присвистнув, бережно обтирал шею Анатолия какими-то салфетками. Чем были пропитаны эти мягкие клочки бумаги, Никитин не знал, но эффект от их применения был ошеломляющим. Они несли прохладу и онемение, и изгоняли из ран боль. Одновременно – как и ожидал сам Никитин – глубоко внутри организма зарождалась другая боль; пока несильная и даже приятная. Это желудок подавал первые, робкие сигналы: «Жрать хочу!». Анатолию Никитину были знакомы эти симптомы; он уже пережил приступ жесточайшего голода – в тот день, когда его ладошка исчезла в ужасной пасти собакомедведя. Счет, как он помнил, шел на минуты. Но сейчас Анатолий мужественно терпел, понимая, что командиру виднее. Кудрявцев, конечно же, понимал состояние тракториста. Он работал с ранами аккуратно, но быстро. Наконец, пришло время избавиться от испачканного камуфляжа. Анатолий остался в обычном наряде; тоже камуфлированном, но не обладавшим свойствами несокрушимой брони.