Ноги несли Тёму дальше, мимо Подгорной, уходящей вдаль крутым спуском, с которого всего несколько лет назад они с Тимуром и Ульяной так любили съезжать на велосипедах.

Тёма вспомнил, как однажды посреди спуска у Тимура порвалась цепь, оставив того совсем без тормозов. Тимур вёз по асфальту ногами до тех пор, пока не протёр обе подошвы, а остановился только после встречи с деревянным забором в конце улицы. Забор не пострадал, в отличие от второго участника столкновения. На руке горе-велосипедиста до сих пор красовалась отметина, напоминающая о том дне. Тимур тогда зарёкся кататься с Подгорной. На следующий день все трое снова были там, наслаждаясь скоростью и свистом ветра в ушах…

От воспоминаний Тёму отвлёк вполне себе реальный порыв ветра, не по-летнему холодного и пахнущего сыростью. Артём остановился напротив Нестрашного и заглянул в его мшистую раззявленную пасть, поглотившую, казалось, все картонные коробки и мусорные баки города.

Тема стоял на другой стороне дороги, но дыхание переулка ощущалось даже здесь. Это было невозможно хотя бы потому, что сквозняк не может возникнуть в глухом тупике. Но Нестрашный жил по своим правилам и плевать хотел на чужие.

Тема вдруг представил, что его отец пару дней назад точно так же смотрел вглубь замшелого аппендикса Первомайской, возвращаясь из полицейского участка. Прямо перед тем, как бесследно исчезнуть. А может, и не смотрел. Может, не дошёл до злосчастного переулка или… По спине Артёма пробежал холодок. Воображение нарисовало другую, куда более мрачную картину. Отец идёт по Первомайской, опустив голову, обдумывает детали разговора со своим «другом». Он не замечает, как по правую руку вдруг исчезает стена, а на её месте возникает клубящаяся тьма Нестрашного. Не замечает и лезвие стилета, вылетающее из-за угла и нацеленное в горло…

Не до конца понимая, что делает, Артём метнулся через дорогу, краем уха слыша визг тормозов и симфонию автомобильных клаксонов. Кто-то из водителей даже крепко выругался, прежде чем со свистом взять с места, но Артёму было всё равно.

Глубоко вдохнув, он шагнул в Нестрашный. Тёма твёрдо решил проверить свою догадку – найти хоть что-то, что прольёт свет на дело отца. О других возможных исходах он старался не думать. С каждым шагом Артем ощущал, что вокруг становится темнее. Нестрашный обволакивал его своим сырым дыханием, лез под футболку холодными, склизкими щупальцами, реагируя на чуждое ему тепло.

– Папа? – осторожно позвал Тёма, обращаясь к темноте перед собой.

Темнота хранила молчание. Нестрашный будто издевался над заблудившимся путником, не отвечая ему даже лёгким эхом. Тёма осторожно пробирался сквозь мусорные завалы, внимательно глядя под ноги. Больше всего он боялся не упасть или порвать обувь, а пропустить подтверждение того, что отец был здесь.

С щербатых, влажных стен на Тёму смотрели художества местных мастеров – оскаленные морды чудовищ, рождённых человеческим сознанием, и россыпи невиданных доселе иероглифов, похожих на магические арканы, не дающие этим чудовищам сбежать из замшелой тюрьмы.

Самым «свежим» заключённым переулка казался вписанный в металлическую дверь волк. Подойдя поближе, Артём разглядел, что волчьей была только половина его морды. Вторая оказалась человеческой и куда более жуткой: огромный красный глаз, оскаленный в безмолвном крике рот, свисающая из уголка губ ниточка слюны… Человеческая половина была воплощением безумия, тогда как волчья сохраняла абсолютное спокойствие.

Дверь разрисовали недавно, но уже успели найтись те, кому такое творчество пришлось не по вкусу. Посередине полуволчьего лба виднелся затёртый растворителем прямоугольник, внутри которого было напечатано «Зоомагазин „Экзотика“. Вход с ул. Астрономическая». Некоторые буквы пришлось угадывать, поскольку поверх отчищенной таблички красовалось выведенное свежей краской непечатное слово из четырёх букв, под которым кривым, размашистым почерком было написано: «Так лучше?». Видимо, уличный художник обращался к вандалу, испортившему картину.